— Отставить! — неожиданно твердым голосом приказал раненый. — Если выберешься, жене сообщи… Плохо мое дело, Хопров! Не жилец я. Еще и в грудь стукнуло…
— Да как же ты тогда сюда-то? — выглянул из-за плеча Волкова Макар. — Как смог?
— Ползком… Уходите, а меня снесите вниз, на пути. Может, еще пару гадов прихвачу с собой, да погляжу, чтобы они вагон не потушили… А Глоба, значит, не дошел?
— Нет, Александр Иваныч, не дошел. Погиб Глоба, — поднимая Денисова на руки, ответил Волков.
Путко взял автомат пограничника и бутылку с зажигательной смесью. Увидев обшитую сукном флягу, хотел прихватить и ее, но она оказалась пуста. Закинув автомат и трофейный карабин за спину, Макар, пятясь следом за осторожно пробиравшимся между ящиков Антоном с пограничником на руках, плескал из ведра керосин на брезент, пол и стенки вагона.
— Бутылкой, — прохрипел Денисов.
— Нет, — устраивая его на ящике около двери и пытаясь открыть ее пошире, чтобы вынести раненого, ответил Антон. — Мы ее для другого прибережем.
Внезапно гремевшая перестрелка затихла. Волков выглянул наружу и увидел, как из окна станционного здания высунули длинный шест с привязанной к нему белой тряпкой.
Что за чертовщина?! Неужели немцы сдаются? Быть того не может! Шель наверняка чувствует себя хозяином положения.
— Почему не стреляют? — встревожился Денисов.
Только здесь, у приоткрытой двери, где было больше света, разведчик увидел, как лихорадочно блестят глаза пограничника, как измождено его лицо с ввалившимися щеками, заросшими многодневной щетиной. Вся одежда Денисова покрыта пятнами засохшей крови, а распухшие, как колоды, босые ноги замотаны побуревшими обрывками не то простыней, не то вафельных солдатских полотенец. Их этих жутких коконов торчали неестественно сизые, с черными ногтями, ступни.
С трудом отведя взгляд в сторону и стараясь, чтобы его голос не дрогнул, Антон ответил:
— Сейчас узнаем… Макар, ты скоро?
— Все уже, — отбрасывая пустое ведро, глухо стукнувшее о деревянный пол вагона, успокоил Путко и загремел спичками.
— Погоди-ка! — остановил его Волков, снова выглядывая наружу.
Над путями, над забившими их вагонами, грузовыми платформами и цистернами раздался уже знакомый, усиленный рупором голос штурмбаннфюрера Шеля:
— Русские! Прекратите огонь!
В тишине, неожиданно повисшей над станцией, этот голос казался странным, металлическим, совершенно неживым.
— Господин Буров и другие! — тем временем продолжал Шель. — Мы вам показываем ребенка. Если вы не сдадитесь, то через пять минут девочку застрелят, а потом на ваших глазах расстреляют раненого офицера. Если это вас не вразумит, я отдам приказ расстрелять заложников, которыми станут все согнанные на работы!
Макар вскарабкался на покрытые брезентом ящики и выглянул в узкое оконце под крышей вагона. В самом хвосте стоявшего на соседних путях состава, на тормозной площадке последнего пульмана появился Гнат Цыбух. Он поднял на вытянутых руках Настеньку. Рядом, прижавшись к стене станционного здания, столпились солдаты.
Сжавшись в ручищах Гната, девочка с ужасом смотрела на разрушенную водонапорную башню…
* * *
Ночью участковый Алексей Кулик долго лежал в роще, наблюдая за немецкими патрулями. Нервно поглаживая ладонью холодный дырчатый кожух немецкого пулемета, он с нетерпением ждал момента, когда можно будет подобраться ближе к разрушенной водонапорной башне. На прощание капитан сказал ему:
— Ты должен к утру занять позицию наверху. Это боевой приказ!
И вот Алексей лежал в мокрой от росы траве, с тревогой поглядывая на небо — не светлело ли на востоке? Звезды над ним крупные, низкие, так и кажется: протяни руку — и легко достанешь любую, возьмешь ее в ладонь, поднесешь ближе к глазам, сможешь рассмотреть, какая она, ощутить холод или тепло.
Сашка Тур любил про звезды говорить, они для него все, как добрые знакомые, и на каждой, по его глубокому убеждению, живут люди, чем-то похожие на землян. Интересно, если они там действительно живут, то воюют друг с другом или нет? Может, они даже не знают, что такое войны, горящие на полях хлеба, ползущие по дорогам танки и пепелища родных деревень? А может, они не знают, и какой из себя хлеб, как он медленно тянется из маленького зернышка, брошенного в землю, к свету, солнцу и, набрав силу, щедро отдает ее людям, чтобы будущей весной вернуться в распаханное поле и вновь тянуться из зернышка к солнцу…
Немцы зажгли факелы, зашныряли с ними между вагонов, громко лопоча по-своему и гремя железом. Угомонятся они когда-нибудь или будут всю ночь куролесить?
Кулик тяжело вздохнул — хотелось курить, хотелось спать, и вспомнилась вдруг последняя мирная ночь, когда он на велосипеде заезжал к Петру Дацкому в банк, чтобы взять у него гостинцы семье, оставшейся в деревне. Так же низко висели звезды, так же плыла над городком ночь — тихая, ласковая, полная шепота листвы в садах и запаха цветов, растущих в палисадниках. И еще по дороге домой встретились парень с девушкой, а он, помнится, проезжая мимо, расстегнул кобуру нагана, приняв стоявших у калитки влюбленных за притаившихся в темноте лихих людей.
Эх, кабы знать тогда, что лихие люди притаились совсем не там, а за рекой, за линией границы. И не только за границей, а в собственной деревне! Тот же Гнат — чем он лучше любого немца? Те хотя бы чужие, а этот свой, говорит с тобой на одном языке, вырос на той же земле, что и ты, дышал тем же воздухом, пел те же песни, а раскололо тишину первым выстрелом войны — и оказался он с врагами, а не со своими. Предал…
Улучив подходящий момент, Алексей переполз поближе к кустам, от которых рукой подать до разрушенной водокачки. Переполз и снова затаился, подтянув поближе к себе пулемет. Обнаруживать ему себя никак нельзя, его удар должен стать для врага неожиданным и страшным, а погибни он сейчас — еще неизвестно, что случится с капитаном и Макаром, которые проберутся на станцию, и с ребятами.
Капитан мужик рисковый и словно заговоренный — лезет всегда в самое пекло, к чертям в зубы, и чудом вылезает живым. Видно, крепка за него материнская молитва, как говорили в деревне. И как это только человек может ничего не бояться? Или выхода у него другого нету? Паренек в маскхалате, которого капитан почему-то кличет Серым, рассказывал, что командир и от немцев сумел уйти, даже когда они его поймали. Привирает, хочет своему капитану славу создать? Зачем, человека и так видно, особливо в тех передрягах, что выпали на их долю в лесах.
Размышляя, Кулик наблюдал за немцами. Хорошо, что у них нет прожекторов — не успели подвезти или не нужны они им были, но нету. А на станции все порушено, электричество не включишь. И сторожевых собак нет.
Суета, похоже, утихла — дело к утру, выдохлись, подлые, устали. Патрули чаще останавливаются перекурить, затевают долгие разговоры, особенно когда поблизости нет начальства. Жмутся ближе к станции, к вагонам, но вот сзади что-то нехорошо, гул какой-то, топот. Неужто они до рощи добрались?