Подол полей узорами украшен,
Река бежит, волнуясь и журча,
И мир висит, как жертвенная чаша
На тонкой цепи лунного луча.
С этими словами Ханадар бросил свое копье, мертвец вскрикнул в отчаянии и пропал, и все сходились на том, что на этот раз мальчишка победил его окончательно.
После этого Ханадар Финик начал сочинять хорошие песни.
* * *
Каштановое ущелье выводило через Голубые Горы к границам ойкумены, и у самого его устья, там, где горная речка, бежавшая по ущелью, сливалась с великой рекой Руной, стоял городок Лухун. Алдон и Ашидан в два дня дошли до перевала, откуда начинался спуск в ущелье. Там они поймали лазутчика, привязали его к веревке у колодца и начали черпать им воду. Лазутчик размок и сказал им, что внизу, в городе Лухуне, из-за неспокойного времени скопилось множество купцов и товаров, город охраняет часть войск Ханалая, девять тысяч пеших и тысяча «черных шапок» на конях; самого Ханалая там нет, потому что никто не думал, что Киссур так скоро перейдет через горы.
Ашидан, молодой брат Киссура, сказал Алдону:
– Брат мой стал осторожен, как мангуста. Зачем нам ждать его? Сдается мне, что Киссур не станет нападать на городок Лухун, пока не подвезет к его воротам эти новые пороховые баллисты.
– Да, – сказал Алдон, – не очень-то мне это по душе, когда за меня к городу подходит ремесленник, роется в земле и получает после штурма все богатство, на которое я рассчитывал. Еще подлей, когда города берут не оружием, а подкупом. Это уж совсем неблагородно, и тут трудно рассчитывать на грабеж. А ведь министр Нан говорил, что всякое дело должно обогащать человека, и каждый, преследуя свой интерес, способствует общему благу.
– Так почему бы нам, – сказал Ашидан, – не переправиться через Руну, и не взять городок с налету? Если враг решит, что перед ним все войско Киссура и сбежит от испуга, мы обретем богатство, а если враг одолеет нас из-за нашей немногочисленности, то мы обретем вещь еще лучшую – славу. Ведь богатство все равно надо потом раздавать друзьям, а слава останется с нами.
– Твоя правда, мальчишка, – сказал Алдон Широкоглазый.
После этого они оба пошли к Сушеному Финику.
Тот пировал в палатке со своими людьми. Это была великолепная палатка, в сорок шагов в ширину и два копья в высоту. В ней было пять дверей, по числу сторон света, и в каждую дверь можно было въехать на лошади. Перед северной дверью стоял столб, и к столбу была подвешен серебряный сазан, в которого били каждый раз, когда надо было объявить что-то важное. Этих сазанов для объявлений государь Иршахчан запретил вместе с прочими варварскими обычаями, но три месяца назад Сушеный Финик выпросил себе сазана в подарок у государя Варназда.
Низ палатки был покрыт шелковыми платками, зелеными, как трава, а верх палатки был покрыт шелковыми платками, синими, как небо.
Внутри палатки царило веселье: во весь стол тянулось большое блюдо из позолоченных кож, и на нем было навалено всякое мясо: лошадиное, баранье и лосиное. Стол и лавки были полые, чтобы было видно, что они без засады, а перед гостями стояли серебряные тарелки, на которых они складывали кости.
В глубине шатра стоял алтарь, на который все присутствующие положили свои мечи, потому что на таких пирах дело часто доходило до драки. Ханадар Сушеный Финик сидел на возвышении, в шелковом чиновничьем платье. У него было сухое темное лицо со светлыми бровями и высоким лбом. Нос у него был слегка приплюснут. Он был слегка кривоног, и волосы у него были белокурые и такие длинные, что когда он не закалывал их в пучок, они доставали до запястий.
На коленях его лежала лютня, а на поясе его висел меч в красных кожаных ножнах. Дело в том, что на Ханадаре Сушеном Финике лежал зарок: не петь песен, если на поясе нет меча. Сушеный Финик склонился над лютней, как мать над ребенком, и запел.
Ашидан и Алдон отдали мальчикам свои мечи, сели у входа и стали слушать. Мальчики взяли мечи и отнесли их в почетное место на алтаре.
Сколько времени прошло, неизвестно, потому что время внутри песни и вне песни бежит по-разному, и герой песни Финика успел родиться, состариться и умереть, а дружинники за это время не успели съесть и десяти баранов, – только наконец песня кончилась, Сушеный Финик поклонился алтарю и дружнникам, и спросил Ашидана, пожаловал ли тот для пира или для дела. Ашидан ответил:
Под горой в долине
Город есть торговый.
Мы тебя хотели
Звать на пир в долину.
Сушеный Финик ответил, что стоит отложить сегодяшний пир ради завтрашнего, и его дружинники пошли седлать лошадей.
Ашидан и Алдон ушли, а Сушеный Финик велел принести себе серебряный таз ополоснуть руки. Вот он зачерпнул воды из таза, – и вдруг видит, что это не вода, а кровь. Сушеный Финик позвал слугу и сказал, показывая на таз:
– Ты чего мне принес?
Но из-за второго человека знамение исчезло, и Сушеный Финик увидал, что просто на стене висит красный веер и отражается в воде.
Сушеный Финик рассказал рабу все, что видел, и прибавил:
– Сдается мне, что это неспроста, и завтра моя голова будет лежать отдельно от моего тела, – однако еще никто не слышал, чтобы Сушеный Финик говорил «нет», сказав «да».
Алдон между тем вернулся к своей палатке.
У него перед палаткой стоял столб, а к столбу была прибита деревянная крашеная птица, в которой жила душа его предков. Вот Алдон подходит к столбу и видит, что поверх птицы сидит дятел и долбит ей холку. «Эх я дурак, – подумал Алдон, – то-то у меня весь день трещит в голове, а я думал – это от вчерашней бражки». Алдон снял с седла лук и спустил тетиву, – и надо же было такому случиться, что он попал не в дятла, а в глаз деревянной птице. А дятел улетел. «Плохо мое дело», – подумал Алдон и на всякий случай сломал лук.
Он выдернул стрелу из птицы и никому ничего об этом не сказал.
* * *
На следующее утро Ашидан, Сушеный Финик и Алдон отобрали самых лучших бойцов, и прошли по ущелью полтора перехода, а ночью поехали по тропе в обход лагеря мятежников. Тропу им указывал тот самый лазутчик. Этот человек отлично знал дорогу, но так канючил, что его каждые полчаса приходило бить.
Ночь была удивительная, тихая и прохладная. Кусты, отягощенные росой, склонялись перед воинами, словно крестьяне с вязанками хвороста. В боевых доспехах было нежарко, а тропа в горном лесу была такая старая и глубокая, что головы коней шли немного ниже края тропы, а головы всадников – немного выше.
Наконец подъехали к устью ручья и границе империи.
По границе текла река Руна, через реку был мост, а за мостом – стена, возведенная при прошлой династии для защиты от горцев. Ашидан и Сушеный Финик спустили на воду бревно и переплыли под бревном реку. На другом конце моста они нашли спящего часового. Они засунули ему в рот деревянную грушу и бросили его в воду за такую небрежность в военное время.