«Врет, – подумал Шаваш. – Врет».
– А признайтесь, – перегнулся вдруг через стол Шаваш, – весело вам было думать, как с Сият-Даша будут сдирать шкурку? Вы прямо весь белый сидели от нетерпения.
– Негодяй, – сказал с тоской Бьернссон, – у меня не было выбора.
– Как так не было выбора? – спокойно сказал золотоглазый чиновник, – а покончить с собой?
Бьернссон обомлел. Шаваш только усмехнулся.
– Это не мы, – проговорил Бьернссон, – уничтожили храм Шакуника. Всеми богами клянусь…
Шаваш покрутил чашечкой на блюдце.
– Видите ли, – сказал Шаваш, – я ведь тщательно изучил записи о судебном процессе. И в этих записях есть несколько деталей, которые нельзя объяснить, не предположив, что к этому делу приложил руку кто-то посторонний. И заметьте, что государь убежден в виновности храма. Он помиловал всех, казненных при матери, а шакуников – нет.
Вдруг Бьернссон почувствовал странное спокойствие. Если у Шаваша хватило ума выследить его, у Шаваша хватит ума его понять. Как только Шаваш его поймет, он поймет и то, что к гибели храма люди со звезд не могут иметь никакого отношения. А дальше что? «Господи, – подумал Бьернссон, – что дальше? Даже если я докажу ему, что к гибели храма мы не имеем отношения, то что? Если кто-то вперся в чужую страну, разве жители страны разбирают, хорошее у чужаков государственное устройство или плохое?»
– Вы не представляете, что за дичь вы несете, – сказал Бьернссон. – Если бы хоть тень этого была справедлива, у нас разразился бы такой скандал… И потом, черт возьми, – как это вы не боитесь связываться с нами, если мы всесильны?
– Вы не всесильны. Не бывает всемогущества, о котором никто не знает. Колдун должен называться колдуном, чтоб им быть, и власть должна называться властью, чтоб ей быть. Это пусть публике рассказывают, что у такого-то министра все дела решает всесильный секретарь. А я знаю, что такие вещи рассказывают только с тем, чтоб списать на секретаря все грехи министра.
Бьернссон вздрогнул. «Да это он не о себе ли? Ведь этот человек предан Нану! Стало быть, он спит и видит, как его арестовывают в качестве козла отпущения?»
Шаваш нервно облизнул губы и передвинул светильник так, чтобы свет падал на лицо землянина, а его собственное лицо оставалось в тени.
– Вопрос первый: когда вы явились в страну Великого Света?
– Четверть века назад.
– Со звезд?
– Со звезд…
– Как?
– Случайно. Был такой человек, Клайд Ванвейлен, – он разбил свой корабль.
– Что вам надобно?
– Это очень трудно объяснить. Понимаете, этот объект, Желтый Ир, – которого вы почитаете в желтых монастырях, – это действительно совершенно необычайная штука. Нам очень хотелось узнать, что это такое. Но мы узнали не больше вашего.
– Значит, вы ученый?
– Да, я ученый.
– Это хорошо, – усмехнулся Шаваш, – мне было неприятно думать, что любой человек из вашего мира может устроить то же, что и вы.
– Далеко не любой, – согласился Бьернссон.
– Зачем вы ушли в мир босиком?
– Я… Мне трудно объяснить. Вы, вероятно, не поймете. Я… Я устал. Я жил как-то не так. Я хорошо жил, но ночью мне хотелось повеситься с тоски.
– Я вас понимаю, – кивнул Шаваш. – Я тоже живу очень хорошо. А ночью мне снится, что меня арестовывают.
Шаваш помолчал и продолжил:
– Так что я бы ушел босиком, либо если б у меня было секретное задание, либо если коллеги хотели меня убить.
Этого-то Бьернссон и боялся.
– Не было у меня никаких заданий! – с тоской сказал он.
– Не было, – согласился чиновник. – Это я виноват, оговорился. Агентам такого уровня, как ваш, не дают заданий. Им обрисовывают общие замыслы.
– Вы несете чушь! – завопил Бьернссон.
Дверь распахнулась, и в нее просунулась рожа стражника.
– Сударь, – сказал стражник, – а не лучше ли будет его связать?
– Вон, – закричал Шаваш.
Дверь мгновенно захлопнулась. Шаваш подумал, извинился, и вышел за дверь.
– Что, – спросил Шаваш, – случилось?
– Ничего, а только отец Адуш говорит, что у него к утру все будет готово.
Шаваш с отцом Адушем договорились о разделении обязанностей. Шаваш допрашивал пленника, а отец Адуш, получив наконец флигелек в полное свое распоряжение, а не на те два часа, что колдун обедал у Сият-Даша, проверял описи и чертежи. Имелось три копии чертежей: одна для Адуша, другая для Шаваша, а третью Шаваш тут же собирался послать Нану. Что бы ни случилось с ними обоими, чертежи не должны были пропасть.
Шаваш сухо кивнул охраннику и приказал:
– Выбери себе напарника и коня. Утром поедете в столицу.
Стражник поклонился, а потом вынул из-за пазухи белый лист.
– Что это? – удивился Шаваш.
– Это давешный посыльный, племянник аравана Фрасака, – сказал стражник. – Вы ему вернули укладку с бумагами, он стал карабкаться на лошадь и все рассыпал. Мы собрали ему бумаги, и он ускакал, а потом мы глядим – три листа валяются под колодой с овсом.
Шаваш раздраженно сунул бумагу в рукав и вернулся к пленнику.
Тот не пошевелился с тех пор, как Шаваш его оставил, – так и сидел, уронив голову в руки.
– Итак, – сказал Шаваш, – сколь велика ваша империя? Одна планета, десять планет, сто?
– У нас не империя, – с мрачным предчувствием начал Бьернссон, – а свобода…
«Ой черт, – подумал физик. – Ведь с точки зрения здешних политических классиков империя и есть страна свободных людей. Свободные люди – это те, которые зависят только от государства. А несвободные – это рабы, сервы, крепостные, наемные рабочие и все, кто тем или иным образом зависят от частного лица… Он сейчас спросит меня, есть ли у нас наемный труд, и выйдет, что у нас и не империя, и не свобода».
А Шаваш спросил, как ни в чем не бывало:
– Кто финансировал ваш… монастырь?
– Комиссия. Специальная комиссия при Организации Объединенных Наций.
Шаваш вдруг расхохотался.
Бьернссон с ужасом сообразил, что «Организация Объединенных Наций» звучит по-вейски как «Сообщество объединенных народов», и что это дословно совпадает с определением империи в «Наставлениях Веспшанки».
– Но ООН – это не государство, – заторопился Бьернссон. – Я, например, не гражданин ООН. Я гражданин планеты Кассины, это член Федерации Девятнадцати. Но Кассина, – это тоже не империя. Все граждане Кассины сообща избирают президента.
– А кто, – спросил Шаваш, – избирает главу ООН?
Политические знания Бьернссона не простирались так глубоко.