Они шли краем поселка по сырой песчаной дороге, над которой в зеленоватом небе стояло розовое облако. Навстречу вышли два парня. Небритый здоровяк в неряшливой, распахнутой телогрейке, в растерзанной, выбившейся из брюк рубахе. И короткогогий, в резиновых сапогах крепыш с нечесаной головой. Оба были пьяны, лица обоих, когда они заметили Коробейникова и Елену, загорелись нетерпеливой неприязнью.
- Баба какая спелая, - произнес небритый детина, вываливая мокрую губу, шевельнув бедрами и поелозив локтями, чтобы поддержать сползавшие штаны.
- Этих сучек в лес водят и там дерут, - ухмыльнулся второй парень, раздвинув рот и показывая в ухмылке желтые зубы. - Эй, мужик, дай попользоваться, - качнулся он к Коробейникову.
Тот увидел испуганное, с брезгливой гримасой, лицо Елены. Выпученные, плотоядные, с безумной искрой глаза небритого. Сальный, щербатый рот коротконогого. Испытал мгновенную неуверенность, непонимание того, что должен сделать сейчас, в ответ на эти оскорбительные, глумливые возгласы. Шагнул вперед, отодвинул плечом верзилу. Потянул следом за собой Елену, увлекая ее вниз по дороге, на пустынный берег реки.
Они шли подавленные. Розовое облако недвижно пылало в зеленом вечернем небе. С горы, сквозь деревья, виднелась странная церковь.
Он услышал за спиной, на дороге шорох песка, неровный топот сбегавших ног. Опасность, что минуту назад зацепила его на вершине и мнимо отстала, теперь вновь надвигалась. Не оборачиваясь, он ощущал ее приближение, как обвал. В нем начиналась мучительная паника, страх не за себя, а за идущую рядом, побледневшую женщину, на глазах которой через мгновение должно произойти ужасное - унизительное для него и смертельно опасное для нее. И он должен встретить эту опасность на безлюдном берегу, на песчаной дороге, под розовым облаком.
Оглянулся. Парни сбегали, осыпая песок. Здоровяк размахивал большими руками, сквозь расстегнутую рубаху белел его пухлый живот. Его сотоварищ хлюпал резиновыми сапогами, голенища которых были подвернуты, продолжая на бегу улыбаться. В их торопливом неровном беге была яростная жестокость, обращенная на Коробейникова, и похотливое нетерпение, направленное на Елену. Сбежали, тяжело надвинулись, и тот, что был поменьше, вклинился между Коробейниковым и Еленой и, пятясь, спиной оттеснил ее на обочину. Не оборачиваясь к ней, произнес:
- Сучка, стой… Дернешься - придушу…
Верзила свирепо и ревниво косил на Елену кровяной бычий глаз. Ненавидел Коробейникова и своего напарника, который для него оставлял тяжелую и грязную часть затеи, а себе выбрал легкую и доступную.
- Ну, курва, что ты сказал? - Он приблизил к Коробейникову пухлое, синеватое, в черной щетине лицо, дохнув на него сквозь мокрую, с фиолетовым пятном, губу. - Что ты тявкнул на меня?
Коробейников ощутил струю теплого зловонного воздуха, излетевшего из утробы парня. Пахнуло перегаром, несваренной мерзкой пищей, гнилью нездоровой отравленной плоти. Этот трупный запах был вонью животного, наглотавшегося падали. Отравлял своим ядом, подавлял, делал из Коробейникова добычу. И, чувствуя эту свирепую животность, смертельную опасность, безвыходность и неизбежность случившегося, заметив боковым молниеносным зрением почерневшие от ужаса синие глаза Елены, близкий лес, темную реку, недвижное, освещавшее землю розовое облако, Коробейников сам преобразился в животное. В энергичное, без мыслей, с оскалом мокрых зубов, с одной ненавидящей встречной страстью, словно выпал из человеческой кожи, из неудобной одежды. Покрылся шерстью, как оборотень с поднятым злым загривком.
Ударил первый в близкое лицо, в щетину скулы, выше грязной набухшей шеи, ниже выпуклого, слизистого глаза.
Удар оказался неточным, недостаточной силы. Парень не упал, а лишь откинул голову. Удерживая равновесие, нелепо взмахнул руками. Оглушенный, балансируя на дороге, ошалело оглядывался. На лбу собрались глубокие изумленные морщины. Его взгляд упал на обочину, сосредоточился на чем-то. Морщины расправились. Он метнулся к обочине, согнулся и выпрямился, держа в кулачище большой круглый камень. Коробейников видел мокрую, отшлифованную поверхность булыжника, кофейный кремневый блеск, прилипшие к нему золотистые, в последнем солнце, песчинки. И какую-то особую позу парня, отведенную назад руку дискобола, плечо молотобойца, озаренное каким-то особым, радостным зверством лицо.
- У-у-убью, гад!…
Этот радостный рык, освобождавший в парне слепую, первобытную страсть истребления, отозвался в каждой клеточке Коробейникова прозрением - его сейчас убьют. Здесь, на этой дороге, под розовым облаком, наступают последние секунды его жизни. Эта оттянутая назад, сжимающая камень рука, крутое, готовое к повороту плечо и есть его смерть. Прозрение было ослепительным, раскрепощало его, избавляло от последних остатков человеческого. Делало абсолютно безжалостным зверем, бьющимся за жизнь, выживающим ценой истребления и убийства врага.
Это просверкало в его сознании, превратилось в бросок, в разящий удар. Опережая взмах парня, видя, как, утяжеленная камнем, медленно подымается его рука, Коробейников метнулся вперед. Страшным, изо всех сил толчком сшиб парня на землю. Тот рухнул на спину. Стал перевертываться, отжимаясь руками и ногами, а Коробейников навалился на него с хриплым сквернословием. Захватил его руку, выворачивая назад.
Парень тяжело ворочался под ним, желая сбросить. Горбился, не выпускал булыжник. Завернутая за спину рука продолжала сжимать скользкий камень. Между грязных пальцев на кофейной поверхности булыжника нежно и ослепительно сверкали песчинки. Коробейников выламывал камень, выдавливал его из мокрой скрюченной лапы.
Второй малый, наблюдая драку, все ее стремительные перемены, очнулся, кинулся на помощь товарищу. Оббежал сзади Коробейникова и стал бить наотмашь по лицу из-за спины, что-то слюняво и визгливо выкрикивая. Коробейников получал в лицо слепящие удары. Глохнул от них и слабел. Продолжал выламывать камень, понимая, что, если сдастся, отпрянет, уберет из-под ударов лицо, камень останется в пятерне, и это превратится в отвратительную, мерзкую смерть от камня, которая раздробит нежные кости и хрящи лица, проломит череп, уйдет в розовую мягкость мозга.
Видение собственной смерти, очередной, слепящий удар в глаза, выдавил из Коробейникова последнее усилие, состоящее из крика, хриплого сипа, конвульсивного напряжения мышц. Камень медленно, как кусок мыла, выскользнул из пятерни, оказался в грязном кулаке Коробейникова. Перед глазами была красная, натруженная шея, бритый затылок, пепельная, с завитком, макушка. И в эту макушку, в розовеющий сквозь волосы завиток Коробейников направил неандертальский удар, вломил первобытный булыжник, его вытянутую яйцевидную оконечность, чувствуя, как погружается она сквозь волосы, тонкую кожу в податливую, оседающую кость. Бессознательным, прилетевшим бог весть откуда запретом сдержал удар. Остановил камень, не пуская его в глубь черепа, видя, как выступают из-под булыжника черные гроздья крови.
Парень обмяк, плоско лег. Его напарник понял, что остался один на один с Коробейниковым. Отпрянул. Коробейников, выпустив камень, с избитым, ослепленным лицом, поднялся. Стоял, пошатываясь, глядя, как кривляется перед ним, строит устрашающие блатные гримасы малый. Не решается напасть, лишь отпугивает зверской мимикой более сильного врага. Коробейников, обретая человеческое обличье, вдруг вспомнил, что в кармане у него лежит финка. Вытащил маленькое обоюдоострое жало. Упер в ладонь костяную ручку. Нацелил финку на противника и пошел на него, что-то вышептывая, бессвязное и беспощадное. Ужасаясь этого шепота, маленького стального жала, парень повернулся спиной и побежал, издавая заячий вопль, мелькая мокрыми сапогами.