– Так точно!
Он взял у Руцкого кейс, легкий, почти пустой. Медный уголок, отразив свет лампы, кинул ему в зрачок желтый отсвет.
– Отдыхай перед заварухой! Спасибо за все! – Руцкой подошел к Белосельцеву, обнял, будто прощался. Белосельцев, чувствуя его щекочущие усы, уловил запах дорогого табака и одеколона.
Он возвращался в свой кабинет по освещенным коридорам. Поднимался на скоростном лифте, который вновь работал, сверкал зеркалами и бронзой. Охрана Руцкого снабдила его паролем и отзывом: «Ветер» – «Море». Он проходил сквозь посты, произнося волнующее слово «Ветер», и слышал в ответ «Море». Ему казалось, что сюда, в это ночное обреченное здание, доносятся дуновения морского ветра с северного побережья, где на белых, твердых, подмороженных травах лежат твердые заиндевелые лодки и из низких туч на студеные воды падает белый шатер лучей.
На переходах и лестничных клетках были оборудованы позиции. Завалы из поломанной мебели, сдвинутые столы, опрокинутые стальные сейфы. На одних позициях разместились отставники-офицеры с автоматами, утомленные, спокойные, покуривавшие дешевые сигареты. На других позициях угнездились баркашовцы в пятнистых униформах, суровые, недоверчивые, они наставляли в живот проходящему рыльце автомата. На третьих позициях, накидав на пол сложенные ковры и гардины, устроились приднестровцы с ручными пулеметами, доброжелательные, помогавшие Белосельцеву преодолеть завалы из поломанных стульев. Были и просто гражданские – молодые ребята в кожанках и джинсах, щеголеватые, небрежные, ловко перетряхивающие автоматы с плеча на плечо.
Проходя коридорами, сквозь посты и опорные пункты, Белосельцев отмечал спланированную Красным Генералом оборону. Ограниченные силы защитников были экономно распределены на опасных направлениях, заслоняли подходы к кабинетам Хасбулатова и Руцкого, обороняли зал заседаний, в котором оставались депутаты. Белосельцев высматривал для себя боевую позицию, подыскивал группу, к которой он мог бы примкнуть.
– Пароль! – услышал он из полутемного закоулка, перегороженного бронированным сейфом.
– «Ветер»! – ответил Белосельцев.
– «Море»! – Пахнуло далекими студеными водами, где желтая заря, и черные бани, и прозрачный купол небес, под которым кто-то думает о нем, посылает ему чистое дуновение.
– Это вы? – из темноты вышел юноша в маскировочной куртке, сжимая желтое цевье автомата. – Я вас узнал!
– Коля! – Белосельцев обрадовался этой встрече. Прохладное дуновение севера сменилось теплой волной летнего подмосковного полдня, когда они бежали по лесам и пшеничным полям, и юноша, отталкиваясь от земли легким, упругим скоком, не давал ему сникнуть. – Я тебя видел у мэрии. Такая там была катавасия.
– Нам приказали оставить мэрию. Все силы сосредоточить в Доме Советов.
– Утром нам понадобятся все наши силы. Будет штурм.
– Я чувствую. После Останкино они непременно придут сюда. Но мы их встретим не мегафонами, а вот этим! – Он показал автомат. На коротком вороненом стволе дернулся фиолетовый отсвет.
– Оружие ближнего боя. А у них могут быть танки.
– Все равно, рано или поздно они подойдут на расстояние автоматного выстрела. Мы их встретим в коридорах, и они не пройдут.
– Подождем до утра, – сказал Белосельцев, собираясь уйти.
– У меня к вам просьба, – сказал юноша, и Белосельцев почувствовал, что эта просьба томит молодого человека и ему неловко ее высказывать. – Когда мы были в мэрии, там был телефон. Я все собирался позвонить домой маме, но не успел. Стоял на посту. А здесь телефоны по-прежнему не работают. Я знаю, вы бываете в городе, не могли бы вы позвонить маме? Вот телефон! – Он протянул Белосельцеву листок с телефонным номером.
– Сам и позвонишь! – сказал Белосельцев.
– Это конечно! – торопливо перебил его юноша. – Но если что случится… Вы ей скажите, что я думал о ней. Очень ее люблю. Вспоминал, как мы жили на даче в Подресково, ходили в лес, она наклонилась, чтобы погладить мох, а оттуда выскочила лягушка. Мы сначала испугались, а потом долго смеялись… Так и скажите!
– Скажу, – ответил Белосельцев, пряча листок в карман. – Я пошел.
Он шагал по коридору, сжимая ручку кейса, и думал, почему они все – и Руцкой, и этот юноша – дают ему свои предсмертные наказы и поручения, словно он должен пережить их всех и выйти из огня невредимым.
Он вошел в свой незапертый кабинет, где стулья были составлены после его недавнего ночлега, а на столе валялась обертка от галет – остатки последней трапезы. Стал искать место, куда бы запрятать кейс. Ящики стола не запирались, при обыске и грабеже кейс немедленно будет найден. Потолочная решетка плафона снималась, но вряд ли она сможет удержать плотный кейс. Явилась мысль приторочить чемоданчик под седалище стула, но стул могли опрокинуть и обнаружить спрятанный кейс.
Под окном, на стене размещалась отопительная батарея, холодная, как лед. Ее металлический, выкрашенный в белый цвет экран привлек внимание Белосельцева. Он снял экран, обнажил ребристую, пластинчатую батарею. Накрыл кейс экраном и поставил его тут же на пол, у стены. Экран, прикрывавший кейс, смотрелся как часть отопительной конструкции. Не привлекал внимания.
Белосельцев устало присел на стул и уставился на экран. Рассеянно думал, почему он, измученный, на пределе сил, производит впечатление неуязвимого, и люди, готовясь умереть, передают ему свои завещания?
Он устал, но усталость не побуждала к отдохновению. Была особым мучительным возбуждением, которое не удавалось побороть сном. Чувствуя эту звенящую в каждом нерве усталость, он не стал ложиться на сдвинутые стулья, а отправился к отцу Владимиру.
Он шел через освещенный холл, где обитали журналисты. Они валялись на полу, курили, звонили по радиотелефонам, пили из маленьких флаконов и термосов виски и кофе. Отдыхали, дурачились, перезаряжали фотокамеры, дремали, подстелив под себя толстые пуховые куртки. Они казались Белосельцеву особой популяцией, со своими повадками, опознавательными ужимками, манерой говорить, улыбаться, своими инстинктами и жестокими правилами. Они всегда вызывали у Белосельцева отторжение и опасливое изумление, а в последние недели негодование и даже ненависть. Эти милые, любезные молодые мужчины и женщины, наводнившие осажденный Дом Советов, делившие с защитниками опасности и невзгоды, эти доброжелательные и словоохотливые журналисты выпускали на экраны свои репортажи или печатали в газетах статьи, которые поражали ненавистью и предвзятостью. Как умно, тонко извращали они откровения и наивные признания доверчивых людей. Как ловко и осмысленно превращали они этих простодушных людей – работяг с московских окраин, отставных офицеров, измученных и несчастных женщин, окоченелых депутатов в уродов, глупцов, насильников, жаждущих разрушений и крови. Создавали из них объект ненависти, побуждая обывателей ненавидеть их и бояться. Готовили своими статьями и репортажами кровавое побоище, в котором отставники-офицеры, работяги и беженцы, и сам он, Белосельцев, будут истребляться, как бешеные звери.