Утром просыпаюсь — мобильного нет. Всю квартиру перерыл.
А потом друг звонит — у него паспорт пропал.
А потом друга в милицию вызвали. По его паспорту некто какую-то аферу провернуть пытался.
А еще через некоторое время я узнал, что Сэм в тюрьме сидит.
Жалко.
После избавления от разведчиков и марихуаны наступил покой. Полный. В военном смысле ничего интересного не происходило. Несколько дней безделья. Сначала было даже приятно — утром растворимый кофе, сгущенка, потом прогулка по лагерю. Муха как-то попытался завернуть в сторону расположения Тоцкой дивизии, но я эту попытку жестко пресек:
— Что, хочешь восстановить дипломатические отношения с разведкой? По травке соскучился?
— А че?
— А то, забудь.
— А че, я ниче.
Руслан молча, исподлобья, смотрел на Диму, потом мрачно сказал:
— Слышь, Муха, я уже один раз чуть не попал в «небоевые потери», больше не хочу.
А по вечерам мы смотрели кино. С аппаратурой, как вы понимаете, у нас все в порядке было. Фильмы покупали в палатке Военторга (цивилизация!), иногда выменивали у коллег из поезда. Прямо скажу — дерьмовое в основном кино было, но это лучше, чем ничего.
Пытался отнять у Руслана Толстого, почитать, но он не отдавал, сам читал, притом медленно.
Во время просмотров в палатку иногда заглядывали всякие военные личности, но я их не пускал: «у нас монтаж, не мешайте». Нет, мне не жалко было, просто, если узнают, к нам вся Ханкала собираться будет. А у нас и так «Главпочтамт» был («спутник»), еще кинотеатра не хватало.
Исключение делалось, естественно, для Палыча и Кравцова.
Однажды сидим, смотрим, заглядывают два мужика каких-то. Я, как всегда, вскакиваю, дорогу преграждаю:
— Извините, у нас монтаж.
А они наглые такие — на Палыча с Костей показывают и говорят:
— А эти тоже монтируют?
— Нет, — отвечаю, — они комментируют. Это наши военные консультанты.
— А-а-а, — говорят, — ну-ну.
И уходят. А мы «Эммануэль» смотрели. Картинки они, конечно, не увидели, но звук!
Неудобно получилось.
Ленивое течение «лагерной» жизни было прервано Пехотой.
Как-то утром просыпаюсь от непонятного шума. Открываю глаза. Все спят. По палатке расхаживает Пехота, лицо как у обиженной прислуги. Делает уборку, яростно так. Нарочно шумит.
Я говорю:
— Вакула, ты чего с утра пораньше?
А он поворачивается ко мне, губы дрожат, в глазах слезы:
— Чего? А того! Вы совсем оборзели! Живем как в свинарнике! Почему я один должен все это разгребать?!
Ногой отфутболивает пустую банку из-под сгущенки, валяющуюся на полу, попадает в спящего Муху. Тот вскакивает, спросонья глаза таращит. Просыпается Руслан, ничуть не удивившись, меланхолично смотрит на Пехоту. Потом его глаза становятся злыми.
Я понимаю, что это кризис. Причем серьезный. Четыре мужика в одной палатке. И вокруг еще тысяч десять мужиков. День за днем, день за днем. И поварих трогать запрещено. А по вечерам «Эммануэль». Или что-нибудь в этом роде. И делать вообще нечего.
Честно говоря, чего-то подобного я ждал. Только думал, что это с Русланом случится. А первым не выдержал флегматичный Вакула. Надо срочно брать инициативу в свои руки.
— Так, мужики, — вскакиваю сам, — чего разлеглись, быстро встаем, делаем зарядку.
Все продолжают лежать. Пехота ходит из угла в угол.
— Так, вы умеете делать зарядку? — обвожу их бодрым взглядом.
Молчание.
— Черт, я тоже не умею.
Полное равнодушие.
— Ладно, тогда давайте делать уборку. Вставайте-вставайте.
Неохотно встают.
— Отлично. Сегодня все делают уборку, кроме Пехоты.
Пехота удивленно смотрит на меня.
— А я что делаю?
— А ты идешь к Палычу и колешь дрова.
— Зачем это? Их же солдаты колют.
— Надо, Пехота, надо. Поверь, это тебе надо.
Дисциплинированный Вакула пожимает плечами, но уходит.
Руслан дождался, пока спина Пехоты скроется за занавесом шатра, и сказал:
— Кир, а может, нам всем в Моздок на вертолете слетать? Ты же говорил тогда, в самолете, что отдых личного состава очень важная составляющая.
— А ты что, устал?
— Нет, но у нас ведь проблемы, видишь, даже Вакула нервничает.
— Да? А ты помнишь свою первую ночь в Моздоке? И что ты сказал тогда — «только не это, лучше козу»? Нет уж, не надо, давай уборкой займемся.
И мы начинаем делать уборку.
Справедливости ради надо сказать, что в отсутствие Пехоты сделали мы ее из рук вон плохо. Но это не важно, дело-то не в этом было.
Вернулся Вакула усталый. Оглядел помещение, скептически хмыкнул, но ничего не сказал. Цель была достигнута. Кризис миновал. Временно.
Только пообедали, в палатку заходят двое. В военной форме, подтянутые. Какой род войск, не разберешь. Ну, это они так думают.
— Здрасьте, — говорят, — можно к вам?
— Можно, — отвечаю, — отчего же нельзя.
Познакомились, они фамилий не назвали, только имена.
Я им кофе предлагаю, сгущенку, они не отказываются. Вакула хмурится («опять срач»).
Разговариваем за жизнь, о погоде, об особенностях чеченского климата. Они внимательно так на меня смотрят, изучают. На Муху косятся.
А тот, с точки зрения подтянутых, и так подозрительным выглядит, да еще и странным делом занимается — правила дорожного движения изучает.
Это он собрался по возвращении в Москву права получать. Я ему говорил: «Нельзя тебе, Муха, машину водить, ты же замечтаешься, светофор за дискотеку примешь, особенно вечером». Ну, что он мне отвечал, вы догадались: «А че, нормально балдеть буду».
Вот, изучают они нас, значит, разговаривают ни о чем. Я чувствую, что у них к нам какое-то дело, только они о нем сказать не решаются. Во-первых, Муха, во-вторых, Руслан. Я тоже какой-то не очень подтянутый. Вот если б один Пехота был, тогда другое дело, они к нему сразу симпатией прониклись, это видно было.
Но не уходят. Мне это уже начинает надоедать.
— Ладно, — говорю, — товарищи, зачем пожаловали?
Они переглядываются, мнутся. Наконец один говорит неуверенно:
— У нас есть вводная, гхм, то есть… нам поручено вам один материал предложить.
Я оживляюсь.