Потом появилась баня. Большая, добротная. Мы думали, сейчас бассейн рыть начнут, но ничего, обошлось.
Потом построили сортиры, чуть не из красного дерева, но, правда, тоже с очком. Только их было шесть! Представляете, на нас, на всех, с десантниками, четыре, а у них шесть!
А потом приехали экскаваторы и выкопали по периметру ров! А за ним, соответственно, вал!
Я говорю своим:
— Мужики, смотрите, сейчас подъемный мост строить будут.
Ничего, тоже обошлось, дощечки какие-то положили.
Но когда с внешней стороны рва колючую проволоку поставили (в три ряда!), у нас тихая истерика началась.
Я побежал справки наводить — надо же понять, кого это к нам подселяют!
Но это пустая затея была — пресс-центр, он на то и пресс-центр, чтоб никто ничего не узнал. А куда я еще мог обратиться? Не к генералам же идти?
Даже Палыч, бывалый человек, никакой версии выдвинуть не мог.
Спустя два дня появились первые жители. Мужчины очень невзрачной наружности. Тихие очень. Толстоватые. В камуфляже. Только он как-то нелепо на них сидел. И еще — почти все были в темных очках, но не в модных таких, клевых, а в каких-то советских.
А еще через день там появилось много женщин. Вот это было уже очень интересно.
Кемпинг наш на небольшом бугорке находился, так что через вал видно было, что у соседей происходит.
Мы, естественно, всей гурьбой собрались, смотрим. А женщины такие разбитные, в диапазоне 35–45, фигуристые. Я их внимательно изучал, детально. Помада агрессивная — издалека видно — розовая, оранжевая, фиолетовая. Пергидроль, естественно. И камуфляж.
Смотрю, моя съемочная группа столбняком поражена. Ну, думаю, это мне только показалось, что после уборки и колки дров кризис миновал. Он только начинается.
Представьте ситуацию. Мы в этой дерьмовой командировке уже сами не помним, сколько… Мы уже звеним все, а тут рядом — кустодиевские фигуры, помада эдакая, пергидроль опять же. Только между нами и ими — колючая проволока, ров, вал, а внутри полноватые мужчины в советских очках. Хоть эвакуируйся. И главное, мне своих занять решительно нечем. Уборкой уже не отделаешься.
— Ладно, — говорю, — мужики, хорош глазеть, пошли по лагерю прогуляемся.
Никакой реакции.
— Ну и хрен с вами.
Развернулся, пошел в палатку. Они даже не пошевелились.
Ложусь на матрац, беру Толстого, «Кавказского пленника» — Руслану теперь не до него. Пытаюсь читать. Получается не очень.
Думаю: сколько они будут так стоять, молча, неподвижно? Надоест когда-нибудь?
Прошло часа два, наверное. Слышу — шаги. Заходят молча. Садятся на табуретки, Муха падает на матрац.
Тягостное молчание.
Потом Муха, сдавленным голосом:
— Это ва-а-аще.
Вакула, еле слышно:
— Да-а-а, ббблядь.
Руслан смотрит на меня, говорит:
— Пойдем, дело есть.
Я, конечно, не столько заинтригован, сколько встревожен.
Выходим.
Руслан закуривает, руки дрожат, смотрит на меня пронзительным взглядом и говорит:
— Слушай, а что это?
— Что — это?
— Ну, женщины эти, они кто? Откуда?
Вижу — парень на грани, пытаюсь говорить спокойно, но строго:
— Слушай, Руслан, я не знаю, кто они и откуда, я только точно могу сказать — давай без самодеятельности. Все эти рвы неспроста. Тут проблемы могут быть покруче, чем с поварихами.
Руслан опускает глаза, кулаки сжимаются:
— Я больше не могу.
Ну что мне было делать в такой ситуации? Оставалось только время тянуть.
— Руслан, давай так договоримся: ни ты, ни ребята ничего пока сами не предпринимайте. Я попытаюсь разузнать, что к чему, подход к ним найти, может, нащупаю какой-нибудь вариант. А вы пока не дергайтесь, ладно?
Он вскидывает глаза, хватает меня за плечи, резко встряхивает.
— Сылушай, Кыра, я тэбя очен прашу — сдэлай что-ныбудь!
Я просто обалдел.
— Руслан! Ты чего? Что с тобой?
— А? Что?
— Да акцент! Откуда он вдруг взялся?
Руслан растерянно смотрит на меня:
— Да? Не знаю. Не было никогда. А что, я с акцентом заговорил?
Так я окончательно понял, что дело швах.
Весь следующий день посвятил спокойным, внимательным наблюдениям.
Тихо у них было очень. Сидели в домиках своих.
Через окна видно было — пишут что-то. За столами сидят и пишут.
Дамочки иногда во двор выходили, в туалет, по дороге хихикали. Довольно звонко.
Мужчины выбирались покурить. Каждый час, я по часам засекал. Пять минут перекур, и обратно — писать. Еще очки протирали.
В общем, ничего существенного. Кроме одного. Я заметил (или мне показалось), что они друг другу совершенно неинтересны. Точнее, эти женщины совершенно не интересовались этими мужчинами.
Интересовались ли эти мужчины этими женщинами, не могу сказать — это не так важно было.
Вечером поделился наблюдениями с товарищами. Товарищи излучили сдержанную порцию оптимизма.
Я тоже был заинтригован.
А на следующий день я помыл голову. Делалось у нас это так: в чайнике на буржуйке подогревалась вода, потом переливалась в пластиковую бутыль и сбоку от палатки происходило омовение. Товарищ, в данном случае Муха, лил мне на голову, а я, соответственно, ее мыл.
Муха, правда, лил в основном за шиворот, и дискуссия у нас на эту тему была довольно энергичная, но подробности передавать не буду — вы нашу лексику и так хорошо знаете.
Все эти муки пришлось претерпеть из-за того, что бани у нас своей не было, пользовались батальонной, а это только раз в неделю.
Потом побрился с холодной водой (Муха всю горячую безответственно израсходовал).
Потом переоделся в новенький камуфляж, купленный по случаю в палатке Военторга, переобулся в «Гриндеры» (высший шик) и, сопровождаемый горячими напутствиями товарищей, отправился на дело.
Какого-то специального плана у меня не было. Решил действовать по вдохновению. В таких делах, знаете ли, ничего планировать нельзя. Бесполезно. Карта либо ляжет, либо нет.
Выхожу из кемпинга, огибаю по периметру, подхожу к соседской территории и упираюсь в колючую проволоку. Перелезать через всю эту линию Маннергейма смысла нет. Могут не так понять. Надо идти к подъемному мосту, то есть к доскам, переброшенным через ров.