— Как вы туда попали? — спросил Бойл. Он пытался слушать внимательно, но у него кружилась голова. Заметив, что Гаро Богосян не отвечает, он чуть вздернул подбородок. Мужчина, склонившись вперед, сидел на стуле с прямой спинкой и вертел в руках шерстяную шапку.
— Гаро…
Редактор прочистил горло.
— Я родней ему прихожусь, Окиндер. Акоп — мой племянник. Сын моей сестры. Мы не можем этого понять. Что он делал в той пустой квартире? Почему он был одет как Санта-Клаус? Он был хорошим мальчиком, просто отличным парнем. Кому могло прийти в голову его убить? И еще эта дурацкая надпись, которая болталась у него на груди: «Веселого Рождества, М5». Что это? Я хочу сказать, что все это значит? Ты хорошо знаешь жизнь города, когда ты не занимаешься бездомными, ты ведь пишешь о молодежи. Я очень надеюсь, что тот репортаж, о котором ты говорил, не о бомжах.
— Нет, он как раз о них самых. Сочувствую, Гаро, вы пережили такое горе. Не знаю даже, что и сказать… Я себе в страшном сне такое представить не смог бы.
Богосян махнул рукой.
— Спасибо. Со мной все в порядке. На первый взгляд от этого просто жуть берет, такого просто не может быть. Помоги нам разобраться, пойми, это твоя улица, твой район. Если он в чем-то был замешан, тогда тебе надо будет об этом написать. Но мы хотим знать, в чем здесь дело! Это матери его надо, отцу, мне — я только что был на похоронах. Мне тоже надо знать, в чем здесь дело.
Окиндер Бойл представить себе не мог, что увидит когда-нибудь Гаро Богосяна, готового расплакаться. От этого зрелища он даже на время забыл о своей хвори.
— Я сделаю все, что смогу. Можете мне поверить.
— Спасибо. — Редактор поднялся со стула. — А теперь тебе надо побольше пить. Первый тебе приказ по работе — как можно скорее поправляйся. В этом состоянии проку от тебя никакого. Я тебе здесь печенья разного принес, а на дне пакета — куриный суп с лапшой.
— Сколько я вам должен?
— Забудь, нисколько. Как-нибудь в другой раз вычту у тебя из гонорара. А сейчас выздоравливай. Я к тебе завтра загляну.
— Вы что, — поддел его Бойл, — в няньки ко мне решили податься?
Окиндер Бойл слушал, как шаги начальника эхом отдавались в коридоре. Его редактор терпеть не мог открытых эмоций в журналистике, считая их дешевкой, чем-то вроде надувательства. Этот человек безжалостно вырезал из его репортажей все чувства, оставляя лишь голую канву событий. Но когда тот ушел, журналист ощутил помимо собственной боли и страданий, вызванных проклятым гриппом, еще и глубочайшую бездну отчаяния, в которую Гаро Богосян был погружен настолько, что его трудно было узнать.
Дом на улице Анвер был простым жилищем рабочего человека, выстроенным в стиле, который был распространен в пятидесятые и шестидесятые годы. Позже от него отказались по трем причинам, создававшим неудобства зимой: крыши у таких домов были чуть скошены и не защищали от снега; въезд в гараж, находившийся в полуподвале, был слишком крутым, зимой по нему зачастую было трудно въезжать и выезжать, да и лестницы, ведущие в квартиру, были небезопасны — со слишком широкими ступеньками, без перил, их надо было постоянно расчищать от снега, сбивать с них лед. За последние дни ступени этого дома истоптали ноги многих людей, и казалось, что снег затвердел от печали. К числу скорбящих добавились теперь и Эмиль Санк-Марс с Биллом Мэтерзом.
Через большое занавешенное кружевными шторами окно эркера, нависавшего над гаражной дверью, в гостиную проникал яркий свет. Комната была полна людей. Позвонив в дверь, Санк-Марс увидел сквозь прорезанное в ней окошко, что кто-то идет им открывать.
Детектив Мэтерз показал свой значок — полицейских впустил в дом симпатичный худенький паренек лет одиннадцати или двенадцати в отутюженных брюках и белой рубашке с галстуком. Вид у него был угрюмый. Они ждали в тесной прихожей, тронутые горем, воцарившимся в этом доме. Всюду стояли траурные венки и букеты. Смущение детективов усиливало рождественское убранство помещения: в углу гостиной красовалась нарядная рождественская елка, на комоде стоял макет яслей с игрушечными овцами и коровами. На полках рядом с открытками с рождественскими и новогодними поздравлениями стояли карточки с выражением соболезнований. Рождественские и новогодние праздники в этой семье прервала страшная трагедия, и теперь уже никогда в это время года их не будет покидать печаль. Мальчик вернулся и под руку привел отца. Эмиль Санк-Марс ему сразу представился.
— Мы уже несколько раз говорили с полицией, — устало сказал мужчина. — Пожалуйста, только не сегодня. Сегодня утром мы похоронили нашего мальчика.
— Мы не собираемся допрашивать вас, сэр. И совсем не хотим беспокоить вашу семью. Я пришел сюда, господин Артинян, чтобы отдать вам дань уважения. Мы с моим напарником нашли вашего сына. Мы не работаем в отделе убийств и не занимаемся расследованием обстоятельств его смерти. Но, как я уже говорил вам, поскольку мы его нашли, то сочли своим долгом выразить вам свое уважение и соболезнования.
Мужчина кивнул.
— Пожалуйста, — сказал он, — проходите. Василий, мой сын, возьмет ваши куртки.
Родственники остались с семьей до вечера. Убитая горем мать сидела в кресле, окруженная фотографиями сына и всей семьи в более счастливые времена. Бумажной салфеткой дородная женщина с кругами под глазами утирала слезы, иногда прикладывая ее к носу. Санк-Марс подошел к ней и склонился, чтобы сказать слова утешения, осторожно взяв ее руку в свою. Горе состарило ее на годы. Когда Санк-Марс распрямился в полный рост, ему предложили сесть на диван. Мэтерз устроился рядом. Они согласились выпить по чашечке чая.
— Эти люди, — пояснил господин Артинян собравшимся, — были последними, кто видел нашего Акопа живым.
Мужчины и женщины, сидевшие в гостиной, с интересом закивали головами, а Санк-Марс в знак протеста поднял руку, желая деликатно возразить. «Ты не прав, — пронеслось у него в голове, — мы не были последними, кто видел его живым, мы были первыми, кто увидел его мертвым». Но даже такое утверждение было бы неверным.
— Это не совсем так, сэр. Случилось так, что, выполняя с напарником наш долг, мы его обнаружили. Мы нашли его, сэр.
— Да, да, — рассеянно ответил отец, вспомнив, что сказал ему полицейский.
В комнате воцарилось молчание, нарушенное вскоре рыданиями госпожи Артинян. Самое страшное испытание для матери и отца, подумал Санк-Марс, — это смерть ребенка.
— Госпожа Артинян, — начал детектив, — я уверен, что ваш сын был добрым и справедливым человеком. Я уверен, что он хотел помочь другу, попавшему в беду. Я уверен в том, что для своих друзей он погиб как герой.
Рыдания госпожи Артинян стихли. Все собравшиеся в комнате внимательно вслушивались в слова полицейского.
Артинян-старший, сидевший в кресле, чуть подался вперед.
— Господин…
— Санк-Марс.
— Господин Санк-Марс, другие полицейские, которые с нами много раз говорили, все время спрашивали, был ли наш мальчик наркоманом, имел ли он дело с преступниками, сидел ли он в тюрьме или в колонии. Мой сын — хороший мальчик! Студент университета! Он ходит в МакГилл [10] ! Он не употребляет наркотики. Я им об этом говорю. Они смотрят на меня, как будто я плохой отец, который не знает, что делает его сын. Они думают, он не знает. Акоп приходит к нам на обед каждое воскресенье. Он счастлив. Он говорит о работе, об учебе, о жизни, о друзьях. Я встречаю его друзей. Это не такой мальчик, который рыщет повсюду в поисках наркотиков.