– Двенадцать метров, – с удовольствием сообщила стрелочница, – глядите!
Квадратное уютное помещение сверкало чистенькими шкафчиками. В углу пристроился белоснежный холодильник «ЗИЛ». На бедную стрелочницу обвалилось богатство, и я, кажется, знаю его происхождение.
– Просто отличная жилплощадь, теплая, на прежней хате так мерзли всю зиму, жуть!
– Что же не топили?
– Ироды мои вечно дрова пропивали, – сказала Люся, – только теперь кончилось ихнее счастье, буду человеком жить, одна, с дитями, как-нибудь прокормимся. Но откуда вы мой адрес взяли?!
Вновь проигнорировав вопрос, я подсела к новому, накрытому клеенкой столу и спросила:
– Люсенька, вы как будто говорили, что нуждаетесь, работу искали?
– Ну? – настороженно спросила стрелочница.
– Уволила домработницу. Пойдете ко мне на службу?
Поняв, что гостья явилась с вполне определенной целью, и думая, что опасность миновала, Люся вздохнула:
– Кабы месяц тому назад предложили, побежала бы, не раздумывая, а сейчас…
– Что же изменилось?
– Переехала в Бутово. Отсюда не наездишься, два часа, а то и больше на дорогу потрачу. Дети ведь у меня, не могу бросить. Да и нашла уже работу.
– Какую?
Люся взяла на руки сосредоточенно сопящего малыша.
– Вот, троих ко мне приводят на целый день, пока матери на службе. Очень даже отличный заработок, да и мои детки присмотрены, накормлены. Не то что раньше – сутки торчу на переезде. А ответственность какая, – пьяного раздавит, а ты отвечай!
– Небось дорогая квартира…
– Ой, – замахала руками Люся, – пришла в контору и говорю: «Слушайте, я баба бедная, подыщите мне самое дешевое жилье, ну чтоб за копейки». Вот агентша и расстаралась. Говорила, просто даром отдают. Район отдаленный, дом не престижный, да и стои́т по-дурацки, ни подъехать, ни подойти. Но мне плевать, лишь бы от всех иродов подальше, одной жить с дитями…
– Тысяч тридцать отдали?
Стрелочница всплеснула руками.
– Двенадцать! Повезло так повезло!
Я нагло вытащила сигареты и, не обращая внимания на чихающего ребенка, вслух прикинула:
– Двенадцать квартира, тысяч пять-шесть мебель, ну еще тысячи две туда-сюда ушло… Сколько же денег лежало в конверте?
Люся переменилась в лице. Побелела так, что даже губы превратились в светлые полоски.
– Вы… знаете?
– Конечно, – успокоила я ее.
Стрелочница рухнула на колени и, вытянув вперед дрожащие руки с обломанными, никогда не видевшими маникюра ногтями, завыла:
– Не губите, не губите, не губите!..
Я брезгливо поджала ноги и приказала:
– Заканчивайте цирк и быстро рассказывайте все по порядку.
Но Люся, как все истерички, уже вошла в раж. Головой с плохо покрашенными волосами она принялась биться об пол, без конца, на одной ноте, крича дурниной:
– Не губите, не губите!..
Ребенок наморщился, разинул рот и завопил. Из маленького носа потекли сопли, личико отчаянно покраснело. Не знаю почему, но вся сцена вызвала у меня только чувство брезгливости. Интересно, долго они оба намерены орать?
Младенец финишировал первым. Поняв, что никто не собирается его успокаивать, он всхлипнул и на четвереньках пополз в комнату. Люся продолжала выть. Очевидно, она устала стоять на коленях. Потому что теперь сидела на полу, раскачиваясь, как китайская безделушка. Это какие же здоровые надо иметь легкие, чтобы визжать без устали почти полчаса!
Наконец, издав последнее крещендо, стрелочница заткнулась.
– Люся, – строго сказала я, – выбирайте. Либо прямо сейчас иду в милицию и сообщаю о краже, либо рассказывайте мне правду, и оставим все, как есть.
Хозяйка утерла нос подолом юбки и с надеждой переспросила:
– То есть как оставим?
– Просто сделаем вид, что не знаем, как вы присвоили деньги, и живите себе дальше, как жили…
Стрелочница кинулась ко мне:
– Дарья Ивановна! Родная!!!
Если что и переношу с трудом, так это объятия посторонних людей. Решительно отстранившись, я сурово повторила:
– Выкладывайте!
Люся села на табурет и начала самозабвенно каяться.
Мать ее алкоголичка со стажем, отца Люсенька не знала. Клавка нарожала девять детей, абсолютно никому не нужных. Люся – старшая, и досталось ей по первое число. Все нехитрое домашнее хозяйство мать свалила на плечи семилетней девочки. Клава тогда работала на железной дороге, моталась проводником в поезде Москва – Львов. Сутками баба не бывала дома, а в те дни, что проводила в квартире, валялась по большей части пьяная в кровати.
У Люси никогда не было хорошей одежды, обуви и еды. Училась она только до пятого класса. Дальше стало не до науки, девочка совсем бросила школу. Периодически в доме появлялись материны кавалеры, которых следовало звать «папа». Потом рождались младенцы, и Люське в обязанность вменялось кормить крикунов из бутылочки и менять пеленки. Радовало только одно – новорожденные братишки и сестрички не слишком задерживались на этом свете, до года не доживал никто.
В семнадцать лет Люся по дури выскочила замуж за путейского рабочего Саньку. Первые два года жили путем, потом Саня начал пить, бить жену и драться с непросыхающей тещей. Клавка к тому времени уже работала уборщицей в магазине, Саня через какое-то время пристроился туда грузчиком. Теперь они больше не ругались, пили на пару, вместе выклянчивали у Люси рубли на бутылку и хором ругали женщину, когда она им отказывала… Незаметно родилось двое детей. Тихие, болезненные, слегка отстающие в развитии мальчик и девочка Люся крутилась как белка в колесе. Сутки стояла у переезда, потом неслась в поликлинику мыть полы, следом бежала в ресторан, где до трех-четырех утра возилась с посудой.