— Фортуна хочет на прогулку, но ей придется подождать, пока мы не закончим. Проходи.
Я прошла по петляющему коридору в столовую. Тиину Мякеля я прежде видела только на фотографиях; прическа «Даллас» сменилась на светло-пепельную «польку», квадратные очки в темной оправе придавали лицу умное выражение.
— Ты не особенно похожа на Аннели, — выпалила она, внимательно меня осмотрев. — Больше на отца. — Это прозвучало как приговор. — Хочешь кофе?
— Нет, спасибо. Расскажите лучше сначала об этом полицейском. Зачем он приходил, о чем спрашивал?
— Я сама удивилась. Он несколько раз звонил убедиться, что я та самая женщина, которая когда-то училась с Аннели Карттунен, позднее Суурлуото, сперва в гимназии, потом в педагогическом училище. Я спросила, почему полиция вновь заинтересовалась этим делом тридцать лет спустя, а он сказал, что пишет исследование насчет убийств супруга в Финляндии, Эстонии и Германии. Это, как он сказал, какой-то проект европейской полиции, и случай Аннели они выбрали как наиболее ясный. Сначала я сказала, что не хочу об этом вспоминать, и он обещал перезвонить позже. И получилось так, что я была просто вынуждена вернуться в прошлое: Аннели начала меня преследовать.
— Преследовать? Каким образом?
— Она приходила во сне. Однажды там была и ты — шла по проходу в церкви и плакала. Мне казалось, сама Аннели требовала, чтобы я вспомнила как можно больше и поговорила с этим полицейским. И тогда я пообещала встретиться с ним, как сейчас с тобой.
Полицейский тоже пришел к Тиине Мякеля домой, просил рассказать все, что она помнила об Аннели, и найти старые фотографии. Когда я это услышала, у меня мурашки побежали по спине.
— А у вас есть такая фотография, где мама улыбается, с рубиновым кольцом на правой руке? Та же, которая была выставлена на поминках.
— Есть. Показать? Он просил ее и пару других, чтобы скопировать, и потом вернул.
— Сначала я хочу вам кое-что показать. — Я отыскала в сумке фотографию Давида. — Этот человек к вам приходил? И его звали Давид Сталь?
Когда мы с Давидом виделись в Италии, у него были черные волосы, но я видела его удостоверение личности сотрудника Европола и знала, что на той фотографии у него были светлые волосы ежиком.
— Этот самый. — Тиина Мякеля мельком взглянула на фото. — Его действительно звали Сталь. Правда, на этой фотографии он выглядит приятнее, чем на самом деле. Почему-то при нем я чувствовала себя виноватой в смерти Аннели. Но, честно говоря, мне не нравился Кейо, и поэтому наши отношения стали прохладнее. Из-за него Аннели переехала в Лаппеенранту, а когда ты родилась, она бросила учебу. Собиралась продолжить позже, хотя Кейо не желал, чтобы она училась.
Мне было интересно послушать о маме, но я прервала воспоминания Тиины и спросила, когда именно Давид приходил. Она принесла толстый ежедневник и выяснила, что это было двадцать третьего марта — за пару недель до того, как я приехала в Италию. А мне он твердил, что находился там неотлучно с февраля.
Мое время истекло, пора было возвращаться в «Санс ном». Тиина Мякеля спросила, когда мы могли бы снова встретиться: ей интересно познакомиться с дочкой Аннели поближе. Я не стала ничего обещать. Я была так оскорблена и зла на Давида, что хотела выбросить кольцо с рубинами в море и разорвать все его фотографии.
Свободное время у меня появилось только через полторы недели, в понедельник. Воскресенье мы посвятили уборке и заготовкам на завтра, так как в неполном составе персонал не мог справиться со всем вовремя. Октябрь сменился ноябрем, становилось все более мрачно. Я всегда думала, что Хельсинки — хорошо освещенный город, но сейчас везде замечала мрачные закоулки, и темнота съедала всю мою силу. Ни пробежки, ни шоколад, ни витамины не помогали мне взбодриться. Пару раз в ресторан звонил Транков, желавший продолжать наши художественные занятия, но, к моему удивлению, без возражений принимал ответ, что я слишком занята работой. Во время второго разговора выяснилось, что он вскоре должен уехать с Сюрьяненом в Москву. Обещал позвонить по возвращении, но не знал, когда это будет. Попрощавшись, я ощутила, что избавилась от заботы; похоже, Транкову я уже надоела.
В шесть часов вечера я не выдержала: позвонила в международную телефонную справочную и выяснила номер Антона Сталя в Тарту. Координат других членов семьи найти не удалось. Я также нашла адрес; Давид рассказывал, что его семья живет в центре, поблизости от старого парка у крепостного рва. Я посмотрела в Интернете карту города и убедилась, что эти его сведения вполне согласуются с адресом. Когда мы были в Монтемасси, Давид мечтал, что по возвращении в Эстонию свозит меня познакомиться с его семьей. Я верила, что он правда этого хотел.
Я выглянула из комнаты посмотреть, чем занимается Моника. Свободные вечера она обычно посвящала медитации и в это время ничего не слышала и не видела. Тем не менее я закрыла все двери между нами: не хотела, чтобы даже Моника знала, как горячо я интересуюсь любой информацией о Давиде.
Приготовься услышать, что Давид умер, сказала я себе. Или что он в Тарту со своей женой. Или в тюрьме в Белоруссии. Подготовься к чему угодно, механически повторяла я мысленно, когда набирала длинный номер: выход за границу, потом код Эстонии, потом домашний телефон Сталя. Сведений насчет мобильников этой семьи не нашлось.
— Ева Сталь, — ответил женский голос.
На заднем плане слышался шум телевизора, пылкий мужской голос что-то вещал — должно быть, спортивный комментатор.
— Вы мать Давида Сталя? — спросила я по-шведски, на родном языке Евы.
— Кто это говорит?
Голос женщины сразу сделался подозрительным, она шепнула в сторону что-то по-эстонски. Звук телевизора уменьшился: значит, теперь меня слушал и кто-то другой.
— Я Хилья, подруга Давида.
В последний раз Давид виделся с семьей год назад осенью. Сейчас я узнаю, заходила ли тогда обо мне речь.
— Какая подруга? — Вопросы посыпались на меня градом. — Что происходит? Что вы знаете о Давиде? Где он сейчас? Вы из полиции?
— Когда вы видели своего сына в последний раз? — выпалила я. Возможно, их замешательство сейчас будет лучшим моим союзником.
— Год назад! После шестнадцатого апреля мы не слышали о нем ничего, кроме того, что сказал тот финский полицейский. Вы ведь тоже финка? Вы говорите по-шведски, как финка, и у вас финское имя.
— Да, я финка. Этот полицейский, который звонил вам, мог быть мой коллега Мартти Рютконен. Это так? Он больше не ведет дело Давида.
— Это был Рютконен. Приятный мужчина. Вы сказали, вы друг Давида. Как ваше полное имя?
— Хилья… Карттунен. Я также коллега Давида по Европолу.
Если Рютконен снова свяжется с родителями Давида и услышит о моем звонке, он, конечно, догадается, кто звонил, но сейчас не было времени колебаться.
— У вас есть новости о Давиде? Он наконец в безопасности? Или угодил в тюрьму из-за того итальянского убийства, которого не совершал? — В голосе Евы Сталь тревога смешалась с надеждой.