— Ну, поспорили. Эта здешняя молодежь зашоренная и закомплексованная, удивительно. У них на месте родимой матери Маркс, Ленин, Че Гевара, Роза Люксембург.
— Ну и что. И у моих родителей на месте родимой матери была Роза. И Тедди, Эрнст Тельман. Я жил в молодости среди этих, которые для молодых парижан сегодня иконы. Они были твердокаменные лбы, но идеалисты. Не продажные суки, не бюрократы циничные, без идеалов. Не советские коммунисты так называемые. Которые вывихнули лексикон, вывернули идеи, создали новояз и полстраны загнали в лагеря.
— Вот я ему и сказала — поэтому я против коммунистов.
— Лючия, он не мог тебя понять. Ты не против коммунистов. Ты против «так называемых». Ты даже не пробуешь понять, что это такое здесь — коммунисты. Эрнст Тельман? Жданов? Жорж Марше? Или Бернар-Анри Леви? Они выражаются лозунгами — «Под асфальтом пляж», «Лето будет жарким», «Запрещается запрещать», «Наслаждайтесь без тормозов» и в таком духе. Важны не слова, а суть. Погрузись не в миф, а в явь. В то, что существует. Остерегайся интерпретаций. Не становись на готовую позицию ни «против», ни «за».
«Наслаждайтесь без тормозов», — вспомнил Вика. Да, прошло после тех посиделок всего только пять коротких лет, и вот именно что без тормозов двинулась Люси в последнее странствие, в небо, в блеск и сияние, в диамантовое безлюдие, Lucy in the Sky with Diamonds. Интересно, что же эти голубчики тогда ей в питье подсыпали? Может, именно LSD?
Бог ты мой. Половина двенадцатого. Завспоминался. А работать кто будет там, во «Франкфуртер Хофе», внизу!
Съезжаем вниз в холл. Люди уже собираются. Какие еще свеженькие, розовые. Еще не исчахли, не охрипли, не обкурились, не потеряли голос. Обмен бациллами еще не начался. Ну-ну, посмотрим на всех, и на вас, и на меня, через два или три денечка. Когда все успеем заболеть осложненным ярмарочным фарингитом! От этих сквозняков немецких. От вирусов, получаемых при поцелуях. От постоянного английского языка, заставляющего напрягать в гортани не те связки, которые работают обычно. Перекрикивая гвалт, обязательно сажаем голос. Маэстро, туш! Гоп — на каверзный франкфуртский батут!
Боже мой, кто только не мелькнет в первые пять стремительных минут перед глазами… Через пять минут любой в этой толпе утрачивает способность видеть. Уже пятнадцать лет Виктор бывает на этих встречах, так что умеет, не вглядываясь, припоминать, кто есть кто. Правда, один раздался, второй полысел, третий хромает… Некоторые, спасибо им, не меняются. Но их меньшинство. Большинство же обескураживает видом. Рецепт прост: надо стараться видать любых знакомых как можно чаще. Иначе, не ровен час, находишь их до такой степени постаревшими, что и не узнать.
Пробегая мимо правого низкого дивана возле выхода на двор, тоже заставленный столами и засиженный собеседниками, Виктор наклонился поцеловаться с давно знакомым и очень любимым французским издательством, специализирующимся на эссеистике. От них приехала симпатичная, действительно милейшая дама. Даже не растолстела с прошлого раза. Она, оказывается, дожидается именно его и именно по графику. Вот везуха! Показал и объяснил ей хот-лист. Переписка Синьорелли из фонда Чини, которую Виктор сидел оцифровывал в Венеции три дня, в промежутках гуляя с Наталией. Увы! Переписка ее не впечатлила. Только историю жизни Элеоноры Дузе из того же фонда милая Кристин ухватила без колебаний.
Эта Кристин свежо и смешно шутит. Видно, еще не умоталась. Скоро прокиснет. Известно же, что участь слушателей мучительнее даже участи продавцов. Все-таки продавец идей — ну там, литагент — повторяет всем покупателям один и тот же набор тезисов. Крутит готовую пластинку, логичную, продуманную. Знает, где нужно нажать, где отпустить. А вот покупатель (издатель, скаут) не может предвидеть, что его ждет, и постоянно в боевой тревоге. Он впитывает каждый день непроваренную информацию по сорока — пятидесяти темам. Ему кидают подробности, которые он тщится и не может усвоить. Все пролетает через него как через мусоропровод. Он понимает постоянный риск упустить нечто звездное, золотое… Да и просто порядочное воспитание требует хоть как-то брать в ум, что же тебе вдалбливают, и хотя бы приблизительно реагировать.
Замучиваются и покупатели, и продавцы. О, нервная работа. До невероятия. Учитывая, что ни покупщик, ни продавец не должны, по правилам игры, потакать друг другу. Нет места очарованию дружбы, соблазну вежливости. Стороны, согласно новому издательскому дарвинизму, обязаны вести себя как противники. Собеседников — расплющивать.
Для Викторова характера подобный кикбоксинг — пытка. Ну не способен он на это. Поэтому Виктор преимущественно курирует литературную часть, идеи придумывает. Завлекательно рассказывает их. А как доходит дело до контрактов, тут подключают американский филиал. Роберт и Сэм Клопов умеют вести себя как дятлы или как электронные долбильные машины. Nothing personal.
А встречи с Кристин — всегда роскошь. Уходишь с кучей забавных новостей, улыбаясь. Спохватился и сунул француженке резюме «Юмористической энигмистики» Ульриха Зимана. Сунул и диск с полным текстом. Ульрих составляет всю жизнь этот сборник занимательных задач, шарад и упражнений на сообразительность. Виктор предлагает его всем франкофонным. Ждет, когда соблазнится и купит для публикации хоть кто-нибудь.
Кристин уронила диск в сумочку, но пометок в блокноте не сделала — верный признак, что потом ничего не вспомнит и этот диск никогда не откроет. Жаль, но насильно не будешь мил. И почему она без морщин, хотя много улыбается… Мимические морщины должны же быть.
Кстати о мимике.
— А не помните ли вы, кто издавал мима Марселя Марсо, кто его издавал во Франции?
— Ну, я сама издавала сразу после университета. В «Ла Мартиньер». А чего вам надо-то?
— Русские связи Марсо.
— А, ну, я очень немного знаю. Что помню, расскажу. Связи вроде были. Марсель водил хороводы с советскими культурными деятелями. Нам присылали билеты в общество «СССР — Франция». Помню, в нашей книге были фото Марселя на ленинградской набережной. Он там лежит на граните, как босяк. Ну, как французский босяк. Парижская шляпа закрывает лицо, и он из-под этой шляпы выглядывает. Марсель ездил в СССР… в семьдесят третьем. Или в начале семьдесят четвертого. Длинная гастроль, несколько месяцев. Я тогда как раз в издательство пришла. Мы к нему приезжали, а он репетировал какие-то русские номера. У него были в пантомимах сюжеты Гоголя, Достоевского. О, вспомнила! Он показывал дуэль Пушкина. Он сам на Пушкина был похож. Он задумывал русский спектакль. Кто-то из эмигрантов парижских консультировал его по русским подробностям. Какой-то знаменитый ваш сбежавший писатель. Владимир Поляков.
— Владимир Плетнёв?
— А может, Плетнёв. Владимир, это точно. У меня кота тогда звали Владимир. Я поэтому запомнила. Другие подробности, извините, улетучились. Вам идет это, что усов нет. Помолодели.
— Да и вы, Кристин, все молодеете.
Ага, все сходится. Марсо, видимо, не застал в живых Жалусского в Союзе. Проездил со своей русско-болгарской гастролью чуть не год. Везде опоздал. Опоздал передать Лёдикино письмо деду. Тот умер в январе семьдесят четвертого. А потом? А потом, очевидно, планировалось, что Марсо повезет от Пифагора в Париж ящики для Лёдика. Его-то реквизит, вероятно, проходил таможню без досмотра.