Аля поежилась… Если бы ей предстояло стрелять в горячке боя, защищаясь… А так вот холодно планировать убийство… Назвать предстоящее дело не «убийством», а «ликвидацией»? Или еще проще — «акцией»? Профессионалы так и делают. Просто работа. Аля вздохнула: не получится из нее хладнокровной и расчетливой мегеры. Вот только… Аля понимала, что у нее есть шанс… устранить Лира. Но вот шансов остаться в живых — почти нет. К этой мысли еще нужно было привыкнуть.
Девушка вынырнула из метро почти через час — и не узнала город. Вокруг смеркалось; метель кругами носилась над камнями брусчатки, жутковато завывая между двумя высокими неровными кубами, облитыми зеркальным стеклом: в одном из них Лир.
Аля беспомощно оглядела огромную, выстуженную площадь между двойной громадой корпорации, и ей стала очевидна вся бессмысленность затеи. Найти в этих «кубиках» человека было задачей непосильной! А выследить и уничтожить того, кто руководил и владел всем этим, — просто немыслимо. На мгновение Але показалось, что она осталась совершенно одна в этом огромном мире лязгающих механизмов, зеркальных стен, низкого неба, за которым вовсе нет солнца, а лишь такой же холодный космос — из камня и льда. Словно в бреду, девушка брела через площадь, а шквальный ветер гнал у ее ног вихри поземки. Будто маленькие смерчи, они ластились у ее ног снежными водоворотами, а Аля все шла и шла — затерянная фигурка между двух громадных, облитых зеркальным стеклом кубов, никому не нужная. Живая… Пока — живая.
Визг тормозов она услышала поздно. Два желтых глаза противотуманных фар выросли прямо перед ней, тяжелый бампер дорогой иномарки поддал девушку, словно тряпичную куклу, и она неловко шлепнулась на полированную жестким наждаком смерзшегося снега брусчатку.
Водитель выскочил сразу, испуганно глядя на нес. От одного из «кубиков» корпорации к ней бежали несколько мужчин в форменных кожанках — охрана.
— Да что я? Она же как полоумная шла, ни черта не видела! — жестикулируя, оправдывался водитель.
Аля попыталась встать, еще ошеломленная падением, но ногу свело дергающей болью, и она снова опустилась на камни.
— Может, «скорую» вызвать? — спросил кто-то из охранников.
— Не нужно «скорую». У нас медчасть поосновательнее будет, — произнес мужчина постарше, скомандовал:
— Берите девушку — и в медпункт. — Он наклонился, участливо рассмотрел ее лицо, заглядывая в глаза. — С головой все в порядке? Не тошнит? Голова не кружится?
— Немного, — тихо сказала Аля.
— Ну что застыли?! — прикрикнул начальник на охранников. — Взяли аккуратно — и к нашему врачу.
Сильные руки подхватили ее, понесли. Аля обхватила мужчину за шею, прижалась к его плечу и вдруг почувствовала себя, как в дальнем-дальнем детстве, уютно и защищенно.
— Да у тебя слезы на глазах, дочка, — произнес тот, старший. — Так больно?
— Нет, это просто от ветра, — тихо произнесла Аля, еле сдерживаясь, чтобы не зареветь. — Метель.
Лир дремал, устроившись в кресле, и дрема его измотала. Он проснулся уставшим и раздраженным: ему снилось, что он бегает за какими-то бесплотными тенями по бесконечному подземелью, лабиринту, облицованному белой кафельной .плиткой… Это было похоже на переходы подземки. Но еще больше — на морг.
Какая-то вязкая бурая жижа сочилась сверху и стекала по кафельным стенам, с потолка свисали грязные, похожие на сталактиты сосульки, под ногами то и дело проскакивали большие юркие крысы; время от времени то одна, то другая поднимала мордочку и всматривалась в редких здесь людей… Лир понял, что эти ночные звери Хотят увидеть: достаточно ли ослабел человек, чтобы стать им кормом… Ну да, где-то он читал, что крыс на земле по крайней мере впятеро больше, чем людей, и созданная ими цивилизация куда долговечнее и организованнее человечьей…
Неожиданно он почувствовал тяжесть под левой лопаткой, вскинулся и обомлел: здоровенная, жирная крыса запрыгнула ему па плечо и сидела теперь, тараща махонькие подслеповатые глазки и дергая поросшей седыми волосками верхней губой, под которой матово и желто топорщились острые резцы… И еще — от крысы мерзко пахло: какой-то гнилью и еще почему-то хвоей, струганой сосновой доской и свежеотрытой могилою.
Лир закричал, дернулся, сбрасывая с себя жуткую тварь. Он бежал по бесконечному кафельному коридору, а выхода все не было, коридор казался лабиринтом, под ногами шмыгали мерзкие твари, похожие на ящериц; они что-то мерзко верещали, когда он наступал на них, шмыгали россыпью из-под ног, а Лира с ног до головы разом покрывал омерзительно-липкий пот, вонючий, как перегной болотной тины и лягушачьей икры.
Он бежал, его безумный крик беззвучно стыл в горле, как кусок льда. Он уже потерял всякую надежду выбраться из жуткого лабиринта, как почувствовал свежий, сквозной ветер… Через мгновение Лир выскочил из-под земли по переходу. Вокруг, влажно поблескивая брусчаткой, под вихревым танцем белой вьюги замерла площадь.
Кремлевские башни были почему-то сложены не из кирпича, а из багряного, со светлыми прожилками, гранита; посреди площади, рядом с Мавзолеем, застыл на вздыбленном коне Медный всадник, а дальше… дальше шли ряды могил: под восьмиконечными крестами, под простыми фанерными, с красной солдатской звездочкой в навершии, обелисками, под известняковыми надгробными камнями, украшенными звездой Давида… Еще дальше причудливой вереницей тянулись литые фамильные склепы, отмеченные гербами старинных русских родов и значимых фамилий.
«Что это?» — пронеслось в воспаленном и подавленном воображении Лира…
«Лобное место!» — проорал ему в ответ гнусавый и противный до омерзения голос.
«Что?» — Лир заметался в смятении: тьма сгустилась, снег плотной пеленой обволакивал его уже со всех сторон, лепил в глаза, в уши, набивался в рот…
«Лобное место! — снова визгливо донеслось до него. — Голгофа!»
Лир испуганно шарахнулся в сторону — и обмер: он оказался на самом краю ущелья; дно его было сокрыто черной дымкой. Но Лира напугала не бездна, его напугал зверь: гибкий барс мягко ступал по серебристому снегу, скаля белые клыки; его густая шерсть переливалась в лунном мерцании… Барс подошел к краю обрыва, прыгнул — и исчез за дымной завесой… А Лир остался стоять в полном изнеможении, один, между погостом и пропастью.
Пробуждение Лира было больным и усталым. Голова пульсировала тупой монотонной болью так, что ему пришлось забросить в рот целую пригоршню таблеток, запить боржоми из початой бутылки и еще с четверть часа безразлично таращиться в пустоту, пока он начал соображать хоть что-то. Боль не прошла, затаилась, но Лир почувствовал себя вполне сносно, щелкнул кнопку на пульте, зажигая экран большого телевизора… И — сразу скривился, словно от изжоги: опять эти молодые да ранние! Они, никогда не стоявшие в дерьме, воспринимающие мир таким простым — есть правда для избранных и ложь для всех, ползущих к власти влажными, липкими гусеницами, — они раздражали его больше всего остального! Он, Лир, обладая громадным влиянием и возможностями, вынужден был считаться с этими циничными белозубыми марионетками! Впрочем, они и не артачились, просто называли свою цену и под клиентами если и суетились, то редко: те теневые фигуры, что готовы были эту цену заплатить, и придавить свою куклу могли жестко, одним движением, как половой — таракана. Но Лир был не согласен с тем, что цену эти мальчики и девочки назначали себе сами: он привык к тому, что в этой стране назначать цену всегда было прерогативой покупателя.