— …Раз ты такая бесприданница… — услышала я Светкин голос. Она царственным жестом вытянула из-под кровати чемодан, раскрыла, вынула короткую белую сорочку, чулки-эластик. — Держи! Наденешь, когда пойдем. А то мне Буня самой шею намылит, если ты девкой-замарашкой заявишься. Да и мала она мне.
— Может, я посплю лучше?
— Ты что, дура совсем? «Посплю-у-у…» Я же тебе говорю русским языком, привальная — это вроде прописки. Или центровой будешь, или холопкой. Нужно показаться…
— Как это — показаться?
— Вот блин! И чего я с тобой вожусь? Отправлю в четвертую, на холопьи харчи…
Просто Буне ты глянулась.
— Кто такой Буня?
— Увидишь. Он у пацанов главный. Ну чего ты на меня уставилась? Щас можешь упасть и дрыхнуть с часочек, пока не разбудят.
Я так и сделала. Только прилегла, сразу провалилась в сон, как в яму. Снились какие-то переезды, поезда, пустые квартиры…
Открыла глаза сразу, как только кто-то тронул за руку.
— Ну че, проспалась? — спросила Артюх. — Вставай. Я встала.
— Пошли.
Обе девки, Светка и Катька, были расфуфырены, в «боевой раскраске»… Они были старше меня, одной лет четырнадцать, другой, Катьке, хотя и тринадцать, как я потом узнала, а выглядела она на все восемнадцать, а то и побольше.
Мы тихонько вышли в коридор.
— Погоди-ка… Зайдем, — сказала Светка, толкнув дверь душа. — Раздевайся и под душ! — Она передала мне тюбик с шампунем. — Импорт. Розами пахнет.
— Что-то ты о ней больно заботлива… — скривилась Катька.
— Помолчала бы.
— А чего это мне молчать? Может, ты ей еще полижешь?
— Заткнись, я сказала!
— Тогда пусть эта краля полижет мне! Как меня прописывали в Гореликах — вот это да, безо всяких…
— Заткнись!
— Не пойму я тебя, Артюх… Ни отношений твоих не пойму… Буню могла бы заартачить на постоянку, так нет, путаешься с каким-то Философом, которого мой Булдак давно бы дерьмо жрать заставил, если бы не Буня… Тот тоже из себя корчит…
Договорить она не успела. Коротко, без замаха, Светка ударила ее кулаком в лицо, другой перехватила за волосы и дважды приложила о стенку…
— Не надо, пожалуйста, не надо… — Я подбежала и стала их растаскивать. Из носа у Катьки текла струйка крови, но она не плакала: смотрела исподлобья, будто звереныш.
— Жалеешь? Дура ты, Глебова. Она бы тебя пожалела, жди… — сказала Артюх, повернула голову к Катьке:
— Ну что, допросилась, кукла крашеная? Еще раз вякнешь что про Буню, вообще буратиной гулять станешь, поняла? Буня мне как брат, поняла? С пяти лет. И если вы с Булдаком станете хавало разевать…
Поняла? Не слышу?!
— Поняла…
— Иди, морду умой, бикса вагонная.
Катька глянула зло, подставила лицо под струю воды…
— А ты чего застыла? Пацаны ждут! Живо разделась — и под душ! Шампунь возьми!
Вот дите на мою голову…
Я запустила душ, стояла, закрыв глаза… Не знаю почему, или устала, или что, но на меня напало какое-то отупение… Как баба Маня умерла, я сделалась ко всему равнодушной. Тут еще этот переезд измотал… Нет, я воспринимала происходящее, но словно со стороны, так, будто это происходило не со мной, или со мной, но не наяву, а во сне, и стоит только захотеть, и сон прекратится. И знаешь, что происходит у меня всегда, как только ситуация становится тягостной или я ее не понимаю…
Шампунь действительно был классный. Это теперь всякий «Джонсон и Джонсон» заботится о вашем здоровье с неотвратимостью механического молота и круглые сутки; тогда, кроме мыла «Земляничного», достать ничего было нельзя, а в доме малютки — и подавно.
Внезапно дверь открылась, на пороге вырос парень.
— Ух ты! — уставился он на меня. Покраснев до корней волос, я успела прикрыться руками и повернуться спиной. — Хватит плескаться, пацаны заждались… — хрипло произнес он, добавив:
— А эта новенькая — вообще… С такими ногами — каблуков не надо…
— Вали отсюда, Кулик! — прикрикнула на него Светка.
— Чего — вали? Говорю же — пацаны уже скучают. Она же не чукча, чтобы ее целый час отмывать… Чего Буне передать?
— Бонжур! Скажи — через десять минут будем. В полном блеске.
— Слушай, Артюх, ты посмотри на эту кралю! — произнесла Медвинская. Лицо она умыла и выглядела не только не битой, но даже и не обиженной на соседку. — Красная как маков цвет! Слушай, детка, ты чего, с пацанами никогда не?..
Я смотрела ей в глаза и молчала, покраснев еще больше.
— Ну сейчас потеха будет! Целочка она у нас! Видно, в доме ребенка действительно малютки одни: откупорить некому было! — расхохоталась Катька, а я вдруг почувствовала какую-то глухую злость… Вернее, не злость, а знаешь… Это когда кошке что-то не нравится, она мурчит, но по-другому… И взгляд у нее меняется…
Я вышла из-под душа, вытерлась, и не тем вафельным застиранным полотнищем, что мне кастелянша дала, а нормальным мягким махровым полотенцем. Надела сорочку, платье, потянулась за трусиками…
Катька выхватила их у меня быстрым движением, усмехнулась:
— Ни к чему… Мы веселиться идем.
— Отдай! — Я выхватила у нее трусы и быстро надела.
— Тоже мне недотрога, — зло прищурилась Медвинская. — Все равно снимать придется!
— Мне что же… — начала я.
— Вопросов поменьше задавай, новенькая, — неожиданно резко ответила за нее Светка Артюх. — У нас все по согласию. А будешь артачиться, пойдешь к холопкам.
Вот их никто ни о чем не спрашивает. Когда, с кем и сколько! Усекла? Пошли!
Я хотела ответить, но сдержалась… А сама чувствую, будто что-то растет во мне, темное, недоброе… Сама себя такую не люблю и даже… Даже боюсь немного… И приходится напрягать всю волю, чтобы это не выпустить пшиком, базарной вспышкой… Не знаю, откуда это у меня. Наверное, подруга Сергеева права: гены.
Мы прошли по освещенному единственной сороковаткой коридору, остановились.
Дверь, на ней табличка: «Комната отдыха». Слышно было, как магнитофон играет.
Катька Медвинская улыбнулась во все тридцать два зуба, распахнула дверь, произнесла голосом ярмарачного зазывалы:
— Пра-а-ашу! Впервые на сце-э-э-не! — и толкнула меня в спину.
Свет после тусклого коридора ослепил. Я зажмурилась. Открыла глаза. Парни сидели полукругом в креслах. На низеньком хохломском столике перед диваном и креслами были расставлены вино, водка, закуска; вкусно пахло жареным мясом. Внезапно я почувствовала, как голодна: привезли меня после ужина, и никто покормить не удосужился. Да и в пути перебивались какими-то пирожками с непонятной начинкой.