– Так что же?
– Дрон, я похожа на авантюристку?
– Нет.
– А на хиппи?
– Ты среди нас четверых – самая большая загадка, Бетти. Я – набираюсь солнышка. Гонзалес – наслаждается сущим. Вернер – приходит в себя от потрясений. А ты...
– Ну? Что – я?
– Похоже, ты все это время работала. На кого, я даже не спрашиваю.
– А я тебе отвечу, Дронов. Без утайки. На Саратоне – просто склад манекенов. Каждый стоимостью от полумиллиона до тридцати. Вот моя фирма и направила меня сюда специальным представителем.
– Переведи.
– Я работаю на страховую компанию. Очень многие отдыхающие на Саратоне застрахованы на столь немалые суммы, что...
– Возможно мошенничество?
– Моя компания уже столкнулась с требованиями выплат весьма изрядных страховых премий... в некоторых сомнительных случаях. Случай с Сен-Клером – самый сомнительный! Знаешь сумму его страховки?
– Полагаю, это коммерческая тайна.
– Но не для тебя.
– Отчего?
– Я же тебя вербую.
– Да иди ты!
– Ага. Подумай сам, Дронов. Сколько ты еще будешь грести веслами и пользоваться сомнительным успехом у отогретых саратонским солнышком девчонок?
– Всегда.
– Всегда на веслах – только Харон. Про успех я и не говорю. Так вот, отец Эдгара, Сен-Клер-старший, застраховал своего сынишку на... тридцать миллионов английских фунтов. И если будет доказано, что Эдгар ушел из жизни по принуждению, он эти деньги получит!
– Ого! А я думал, премия в три миллиона – жест отчаяния безутешного папаши, жаждущего справедливости и мести.
– Ты романтик.
– Мир несовершенен.
– Он таков, каков есть.
– А я про что.
– Не самая крупная сумма, между прочим. Кстати, у самого Сен-Клера под рукой – целая банковская империя, включая и страховые учреждения, но полис на отпрыска он завел в финансовом институте другой банковской группировки. Естественно, в случае самоубийства никакие деньги выплачены не будут. Но поскольку возникла версия о доведении до убийства или даже убийстве...
– Погоди, уж не полагаешь ли ты, что даже не мультимиллионер – мультимиллиардер Сен-Клер заказал сынулю ради тридцати жалких миллионов?
– Жалких миллионов не бывает. Жалки те, у кого их нет.
– Ты знаешь, Бетти, у меня нет миллионов. И жалости я ни у кого особенной не вызываю. У себя тоже.
– Потому что ты не знаешь лучшего.
– Лучшее – враг хорошего.
– Знаешь, Дронов, у меня был случай...
– В детстве?
– В молодости. Недавней. Была я приглашена по службе на высокий фуршет. С очень большими мужчинами. И пили они исключительный коньяк. Мне страсть как хотелось того коньяку, и не смаковать, а выпить – много, полный фужер... И аромат был изыскан...
– Ну и за чем же дело стало? Налила бы и хлобыстнула! И всех делов! Халява!
– Что?
– Это русская идиома. Означает: «Все – даром».
– Ничего не даром. Такой коньяк имеет смысл, только если он тебе доступен всегда! Всегда! Ты понял? Иначе ты – просто прихвостень за барским столом! Прихлебатель и больше никто!
– Тогда скорее приживалка.
– Не могла я этого себе позволить, ты понимаешь, Дронов, не могла!
– Это я понимаю. А все-таки, как насчет проблемы отцов и детей, Бетти?
– Ты о Сен-Клерах?
– Да. Любой трон единичен и не терпит обязательств ни перед кем.
– Нет, то, что Сен-Клер заказал наследника, – у меня и в мыслях нет.
– А если наследник покушался на императорское кресло?
– Младший? О нет. Не в его характере. Я к нему присмотрелась. Но – вернемся к нашему делу.
– К твоему делу, Бетти. Тебе, как представителю компании, нужно доказать, что произошло самоубийство.
– Именно. И тогда, как бывает в подобных случаях, я получу премию – что-нибудь около тридцати тысяч долларов. Ну не скопидомство ли!
– Да как сказать.
– Но Сен-Клер-старший – выжига, каких поискать! Он сразу назначил премию в три миллиона фунтов, как выразился Данглар, за исчерпывающую информацию об обстоятельствах гибели его сына. И добавил, что Сен-Клер не верит ни в какое самоубийство. Кстати, Дронов, как у тебя с математикой?
– Как и с арифметикой: туго.
– Насколько три миллиона больше тридцати тысяч?
– Боюсь что-то напутать. Но порядок цифр мне ясен.
– Как и мой выбор?
– Да. Мне не ясно одно: почему ты зовешь меня в компаньоны? Или, как ты выразилась, вербуешь?
– Потому что, если я буду действовать от себя, как сотрудница страховой компании, мое милое руководство обвинит меня в нарушении десяти заповедей и двадцати установлений! Обдерет и еще в тюрягу законопатит! Зачем мне там деньги?
– Резонно. А что тебе могут инкриминировать?
– Скажем, мошенничество, использование служебного положения и прочее...
– Так, может, тебе не суетиться и получить эти тридцать тысяч? Тоже деньги. Хотя нет, извини, я забыл про коньяк. Какого урожая был напиток?
– Издеваешься, да?
– Куда мне.
– Во-первых, самоубийство тоже придется доказывать. Во-вторых, три миллиона больше тридцати тысяч. В-третьих, я-то сама уверена, что не было никакого самоубийства!
– У тебя есть факты?
– Олег, не будь ребенком! За три миллиона факты можно не только сопоставить, но и создать!
– Скажем, уговорить Фредди Вернера: дескать, какой с тебя, психа, спрос, а то и миллион посулить, и пойдет он, солнцем палимый, приговоривши литр кальвадоса, прямехонько к барону Данглару и станет каяться в содеянном и несодеянном с лютым остервенением и окаянством... Извини, Бетти. Это у нас, глядишь, и сошло бы... А что русскому хорошо, то немцу – смерть. Да и не выпить Вернеру столько!
– Не собираюсь я никого подставлять! И если честно – рассказ Вернера показался мне чистою правдой. Почти.
– Если за три миллиона можно создать факты, то за тридцать их же можно... Ведь версия доведения до самоубийства держится только на показаниях Фредди Вернера. А что, если твои шефы решат его прибрать?
– Вернера? Убить?
– А что, это исключено?
– Дронов, здесь не Россия.
– Я это вижу по лицам. А все-таки? Или – спровадить Фреда в психиатрическую клинику с противным диагнозом? Что останется от его показаний? Ничего. Согласно «закону и порядку», будет зарегистрирован несчастный случай. Как писал поэт: «Трусы и рубашка лежат на песке, никто не плывет по опасной реке». Пошел Эдгар поплавать в ночи, не рассчитал силы и – утоп. Бывает. Выкладывайте ваши денюжки.