– Он слишком хорошо плавал.
– Это убедит кого-то? Не умеющие плавать вообще не тонут. Потому что воды боятся.
– Но ведь ты-то, Дронов, считаешь, что ему «помогли» утонуть! Ведь так!
– Возможно. Кстати, мисс Кински, почему ты сказала, что Вернеру доверяешь почти? «Почти» – это насколько?
– Дронов, это потом. Но в принципе ты согласен?
– С чем?
– Не «с чем», а «на что». Сотрудничать со мной. Собрать доказательства, предоставить их Сен-Клеру, получить его деньги и – жить действительно человеческой, а не растительной жизнью!
– Припеваючи.
– Да.
– О, это я смогу.
– Что тебя смущает, Дронов?
– Ты не вполне искренна. Вчера утром ты не была столь настойчива. Я сказал «нет», ты порешила себе «на нет и суда нет» и – ретировалась. Что изменилось? Сейчас ты – словно пантера, проведшая с год на цепи в жестком ошейнике.
– Да не год я провела на цепи, ты понимаешь, Дронов, не год! Всю жизнь!
– Во как!
– Как и ты! Только ты – мужчина, тебе легче!
– Отчего?
– Вы, мужчины, умете рассуждать о судьбах мира и человечества в целом подолгу и самозабвенно даже за прутьями сплошной решетки! Словно эти судьбы зависят от вас хоть на малую толику! А потому окружающее не кажется вам столь постылым. А мы, женщины, любим детали. Мы любим этот мир весь, целиком! К чему рассуждать о его судьбах, если твоя собственная жизнь похожа на очередь к кабинету дантиста?
– Мир многолик.
– Это демагогия, Дронов. Но не придуривайся: ты не демагог и не вольный стрелок. Ты – практик.
– Тогда давай рассуждать практически.
– Три миллиона – хорошие деньги. Даже с учетом накладных и налогов. По миллиону с лихвою на брата.
– Заманчиво. Но я все равно не понимаю, почему я вдруг стал тебе необходим. Только не нужно о сильном мужском плече, ладно?
– Это все?
– Нет. Еще больше я не понимаю, отчего я не могу обойтись в этом деле без тебя. Три миллиона, даже с учетом накладных, куда больше одного.
– Ты не показался мне алчным.
– Я и не алчен. Хотя бы потому, что нам нечего делить.
– Пока.
– Я просто логичен.
– Ты со своею логикой...
– Что?
– Хочешь, чтобы я – все карты на стол, а сам – тихушничаешь?
– Почему?
– Потому. Сидишь ты в очень интересном месте. Здесь и Сен-Клер любил сиживать. С одной особой.
Горячо. Нужно Бетти Кински качать по полной! И не забывать, что она в это время качает меня. Знать бы, насчет чего? О «Замке снов» пока – ни полслова. А он – вот он, весь из себя такой-растакой в рассветных лучах! «Солнце красит нежным светом стены древнего Кремля...» Нет, на Кремль этот лукавый домик не похож. Там за века всего набралось с лихвой: и лукавства, и непотребства, и окаянных бесчинств, и уединенного безумия. Что сей замок рядом с Кремлем? Так, вертеп средней руки, да и только.
– Значит, дело в девушке с льняными волосами? – поинтересовался я почти невинно.
– Может быть.
– Бетти, а если это любовь?
– Любовь, морковь и пара апельсинов.
– Ты раздражена?
– Более чем.
– Почему?
– Ты не хочешь идти навстречу.
– Отчего же. Просто мне нужно все обдумать.
– Да что тут обдумывать! Деньги сами плывут в руки!
– Знаешь пословицу? Если что-то плывет в руки – присмотрись: может, оно не тонет?
– Такого случая не представится потом никогда! Или – ты боишься?
– Боюсь.
– Чего?
– Уйти от этой жизни, а к новой так и не пристать.
– Новая жизнь. «Vita Nova». Это из Алигьери. Мы здесь при чем?
– Каждое наше действие во всякий момент времени рождает новое будущее.
– «Каждое наше действие во всякий момент времени рождает новое будущее», – повторила за мной Бетти. – Каждое бездействие – тоже.
– Бездействие – текуче и незаметно. А действие...
– Может лишить будущего. Поэтому ты столь нерешителен?
– Что ты предлагаешь конкретно, Бетти?
– Я же тебе сказала – половину. Но сначала нужно добыть доказательства того, что Эдгара довели до самоубийства. Или принудили к нему.
– Повторяю: я не понимаю.
– Чего?
– Почему ты обратилась ко мне, Бетти Кински?
– Ты умеешь слушать и слышать. Это могут не все. Когда ты разговариваешь с людьми, они готовы тебе рассказать то, что не поведали бы другу, любимой, маме... Как это у тебя получается – не знаю. Вернее – знаю. Ты изначально хорошо относишься к любому, с кем заговариваешь. И люди не видят даже – чувствуют это доброжелательное внимание. И – раскрываются. – Бетти помолчала, продолжила: – Неоценимое качество. Это первое. Второе. Ты не теряешься в сложных ситуациях. И третье – ты думаешь.
– Приятно. Сочтем, что ты сказала мне чистую правду. А теперь – добавь то, о чем умолчала. Мое неземное обаяние почему-то на тебя не действует.
– Хорошо. Я считаю, что на Саратоне ты оказался не случайно.
– Что есть закономерность, как не цепь случайностей, и что есть...
– Пре-кра-ти! У нас серьезный разговор.
– Извини.
– Арбаеву довели до самоубийства. Ты был при этом. И это тоже не случайно. И наконец, еще одно. Ты – русский.
– И что с того?
– Девушка, которой увлекся Сен-Клер, тоже была русская.
– Во как!
– Да. И не выдумывай, что ты этого не знал.
– Я этого не знал. А почему – была?
– Она исчезла. Послушай, Дронов. Не знаю, сколько тебе платят в твоей службе и какие тебе обещают подъемно-пенсионные, но миллиона ты там не заработаешь. А пулю – можешь.
– Пулю вообще заполучить легче, чем миллион.
– Опять шутишь?
– Да какие шутки? Чистая правда.
Мысль, пришедшая в голову, была простой, как яйцо. А что, если девушкой Эдгара была Даша Бартенева? Противоречивая такая вся... Цвет волос? Это женщина может изменять в течение пяти минут.
– Так ты будешь со мною работать?
– Буду. Если ты мне подробнее расскажешь о девушке.
– Сначала спрошу я. Что ты делаешь у этого домика? – Бетти кивнула на «Замок снов».