Но все это лишь добавило Монаху тревоги. Не по плечу почести. Какую плату потребует Лелик за столь щедрые подношения?
До глубокой ночи Кешка ворочался с боку на бок и все никак не мог уснуть. Лишь закрывал глаза – виделись кошмары. И липкая испарина неприятно покрывала холодный лоб. Мерешилась красная неоштукатуренная кирпичная стенка, к которой его подводят для того, чтобы расстрелять. И явственно виделся черный ствол у самого лба.
Кешка настолько углубился в свои жуткие фантазии, что не заметил, как в палату, не зажигая света, вошел человек. И лишь когда тот присел на табурет, Монах с диким криком, забыв о простреленных ногах, вскочил и беспорядочно замахал руками, словно пытался отогнать от себя нежданного гостя. Но тут боль от четырех полученных ранений напомнила о себе, и он вновь повалился на койку с безудержным воем. Человек продолжал сидеть молча, пока Кешка не успокоился.
– Ты кто?! – в безотчетном ужасе спросил наконец Монах, разглядывая пришельца.
Тот был одет явно не по-лагерному. Плечи укрывало серое в черную точку пальто из драпа, из-под которого виднелись белая сорочка и темный галстук. На голове незнакомца была шляпа с широкими полями, а на руки надеты коричневые перчатки из тонкой мягкой кожи.
– Меня зовут Иван Иванович. Фамилия – Багаев, – представился мужчина, на вид которому было лет тридцать, а то и меньше. – А вы, я знаю, Монахов Иннокентий Всеволодович. Тысяча девятьсот сорок шестого года рождения. Из Ленинграда. Уроженец города Легница Польской Народной Республики…
Тот, кто назвался Иваном Ивановичем, без запинки рассказал Кешке всю его биографию. Не забыл упомянуть даже о мельчайших подробностях уголовного дела и материалов суда, по которым тот был и определен для отбытия наказания в колонию. Впрочем, Иннокентия удивила не осведомленность гостя: тот здорово смахивал на мента и вполне мог ознакомиться с личным делом осужденного Монахова. Резануло слух обращение, на «вы». Очень уж как-то приторно-интеллигентно и вовсе не к месту. Лагерный лазарет не лучшее место для светских любезностей.
– Вы больны? – участливо поинтересовался Иван Иванович.
– А вы – доктор? – кисло усмехнулся в ответ Кешка.
– Не угадали, – проговорил Багаев. – Так что же с вами произошло? По какой причине вы здесь оказались, в лазарете?
– Печальный результат неудавшегося побега, знаете ли, – произнес Кешка. – Если позволите, я закурю. – Поддержав дежурно-вежливый тон человека в пальто и шляпе, он достал из тумбочки «Казбек».
– Я вам «Беломор» предложу. Ленинградский. Не откажетесь? – улыбнулся Багаев, вытягивая из кармана коробку.
Монахов принял папиросу из его рук и закурил.
– А вы неплохо устроились! – заглянул Иван Иванович в тумбочку. – Что, в лагере нынче такие пайки?
– Добрые люди помогают, – ответил Монахов, насторожившись.
– О доброте людской я и собираюсь с вами поговорить, Иннокентий Всеволодович, – вновь растянул рот в улыбке Багаев.
«Что за сучья вежливость?!» – недоумевал про себя Кешка.
– Лично я, – продолжил Багаев, – желаю вам только добра. Потому и решился на столь необычную встречу. Согласитесь, вы не ожидали меня здесь увидеть среди ночи.
– Я вообще никого не ожидал сейчас здесь увидеть.
– И тем не менее я здесь.
– Меня расстреляют? – неожиданно для самого себя задал вопрос Кешка. Он на самом деле подумал, что этот человек пришел для того, что бы известить его о предстоящем приговоре, хотя и несколько странным образом.
– А вы так спокойно спрашиваете, словно давно готовы к этому или знаете, что такое расстрел, – сказал Багаев. – Хотите, я вам расскажу, что это такое?
Монахова начал раздражать этот слащавый франт при галстуке и в шляпе. Но он ничего не ответил. Лишь натянул одеяло под самый подбородок.
– Выездная Судебная коллегия за полчаса примет решение о применении по отношению к вам исключительной меры наказания. А затем вы будете метаться в холодной камере смертников, биться головой о стену и кричать во все горло, чтобы вас простили и помиловали. Но ни кто не услышит. В один пасмурный день откроются двери, вас выведут якобы на допрос и в длинном узком коридоре шлепнут выстрелом в затылок. Подойдет тюремный врач. Констатирует наступление смерти. И вас похоронят. Над могилой поставят лишь табличку с порядковым учетным номером. Ни имени, ни фамилии. – Багаев поднялся с табурета и размеренно заходил по палате. По мере того, как он говорил, тон его становился все более зловещим. И уже не было в голосе прежней вежливости и мягкости. Будто сама смерть разговаривала этой темной ночью с Кешкой. Ужас охватил его. А Иван Иванович продолжал: – И тело ваше будут жрать черви. Уже через три-четыре недели, при здешней сырости, от вашего тела останется только скелет. А через год могилу сровняют с землей. На том же самом месте захоронят очередного приговоренного. От вас не останется и следа. Вот что такое смертный приговор! – выкрикнул Багаев.
– Молчите! – заорал в испуге Монахов и укрылся одеялом с головой. – Уходите, прошу вас! Ну что вам от меня надо?! Что?!
Багаев подошел к кровати и сорвал с Кешки одеяло, швырнув его на пол. Монахов лежал, поджав под себя ноги и закрыв лицо ладонями. А Багаев остервенело топтал одеяло, валяющееся на полу.
– Вот! Вот! Вот что с вами сделают!!!
Обессилев, он вновь присел на табурет и закурил из той же пачки «Беломора». Выкурив папиросу в несколько затяжек, он вновь обратился к заключенному:
– А ведь это ты, мразь, убил часового и подполковника из Хабаровска! – От наносной вежливости не осталось и следа. – И ты, ты будешь за это отвечать! По всей строгости советского закона!
– Я не убивал! – глотая сопли, выдавил из себя Монахов. – Это Соленый!
– Нет никакого Соленого! Ты их убил!
– Нет!!!
– Да!!! – заорал Багаев.
У Кешки началась истерика. Его трясло как в лихорадке, из глаз катились слезы, из горла рвались нечленораздельные звуки.
Глядя на него, Багаев чуть заметно улыбнулся. Он был совершенно спокоен. Пружинисто поднялся на ноги и выглянул из палаты в коридор. Там его ждали начальник колонии и двое старшин-контролеров.
– Забирайте, – в приказном тоне сказал им Иван Иванович, кивком головы указывая на Монахова.
Старшины ворвались в палату и, подхватив Кешку за что ни попадя, поволокли из лазарета в пресс-хату. Уже через несколько минут его там молча и методично избивали металлическими прутьями и пинали ногами, пока он не потерял сознание. Затем обливали ледяной водой и снова били. Так продолжалось почти до самого утра.
– Ну вы мастер, товарищ капитан! – восхищенно произнес майор Загниборода, обращаясь к Багаеву, когда они вдвоем вернулись из лазарета в кабинет начальника колонии. – Думаете, законтачит?