Молились долго, а разговор после нее произошел короткий.
— В Угличе, изведал я, в скором времени свершится злодеяние: будет либо отравлен, либо заколот ровесник твой царевич, Дмитрий Иванович. Но убийцы, беря страшный грех на души свои, не предполагают зряшность злодейства своего: царевич Дмитрий останется живым и здоровым.
— Каким образом?
— По воле Господа нашего Иисуса Христа.
— Но если человек убит, значит — убит. Не воскресишь мертвого, кроме как через чудо.
Старец, пропустив мимо ушей изречение послушника, продолжил, перекрестившись:
— У истинного царевича есть нательный крест не с образом распятого Христа, а с образом Девы Марии с младенцем на руках. Она очень похожа на мать царевича, ныне вдовствующую царицу.
Послушника словно огрели обухом по голове. В глазах затуманилось, сердце замерло, сжавшись, затем зашлось в бешеной скачке, готовое вырваться из груди: сколько раз он разглядывал золотой нательный крест, врученный ему настоятелем Иосифо-Волоколамского монастыря, с непонятной фразой: «По праву твой. Гляди не утеряй». И фраза настоятеля удивила тогда его, и то, что сработан он не по канону, но так искусно, что глаз не оторвешь. Иногда у него даже возникал вопрос, отчего такой дорогой крест принадлежит ему по праву? Родители — не из богатеев. Они не могли себе позволить заказать крест не канонический, за что истребовали бы с них великую сумму. Да и вообще, не имея власти, трудно найти золотых дел мастера, который бы согласился на кощунство даже за приличное вознаграждение. Правда, в последнее время родители жили в полном достатке, но крест-то приобретается для младенца сразу же, как приобщат его к Святому Духу через купель иорданскую.
«Вот она — разгадка! Я — царевич! О! Господи!»
Старец тем временем продолжал:
— Но знать об этом дано лишь Господу Богу нашему, люди же грешные до поры до времени должны оставаться в полном неведении.
Вот тебе раз?! Зная, не знать!
— Мое тебе последнее слово: не выпускай пара изо рта, оставь при себе эту великую тайну. Поступай же так: проводи меня в последний путь и покинь монастырь, объявив настоятелю, что принял на себя обет посетить несколько монастырей, моля Господа, дабы принял он в рай мою душу грешную. Настоятеля еще при жизни я оповещу о твоем обете. Он не станет возражать. Первые шаги твои — в Иосифо-Волоколамский монастырь, где ты уже послушничал. Покидай Чудов монастырь без страха за свой завтрашний день, однако, не делая опрометчивого шага. Слушай во всем оружничего Богдана Бельского. Без его ведома ничего не предпринимай. Самовольство для тебя гибельно. И еще раз заклинаю тебя, ни с кем, кроме Богдана Бельского, ни слова ни при каких обстоятельствах. Твой ангел хранитель — Богдан Яковлевич. Все. Я утомился. Помолись на сон грядущий один.
Какая молитва?! Какой сон?! Хотя и бил он истово поклоны, что-то машинально шепча, но мысли его были ой как далеки от Бога; хотя он лег в конце концов на жесткую свою постель и даже смежил глаза, притворившись уснувшим, сам же витал в неведомом будущем, тревожно пугающем, но сладостном.
Беспокоился послушник и о том, как узнает оружничий Бельский о его выходе из Чудова монастыря. Подумывал даже, не взять ли с собой, уговорив на паломничество (одному-то страшновато), пару спутников-чернецов, но боялся, не нарушит ли он этим строгий завет наставника — не самовольством ли это станет?
Не мог даже подумать Дмитрий Иванович, пока еще послушник Чудова монастыря, что и оружничий озабочен этим же. Если бы открытое сопровождение, тогда проще-простого, но как лучше повести дело, чтобы проследить выхода царевича из Чудова монастыря, не намозолив никому глаза, а затем взять его под тайную охрану. Он уже не единожды разговаривал со своим воеводой Хлопком, пока, однако, оба они не определили верного, по их мнению, хода. Ищущий всегда найдет. Появилось у них вполне приемлемое: двух своих доверенных Хлопко переодевает в монашеские одежды, и они, встретившись будто бы случайно с послушником, доведут его до Иосифо-Волоколамского монастыря. Сам Хлопко станет сопровождать царевича поодаль, но в постоянной связи с приставами-лжемонахами.
Грешно желать скорейшей смерти человеку вообще, а сделавшему так много доброго тем более, но Бельскому хотелось управиться с отправкой в Волоколамск послушника еще до охоты — время однако шло, Борис Годунов уже поднялся с одра, подготовка к выезду шла полным ходом, а старец все еще, питая тело только сочивом, то лежал в полном бессилии, то вновь садился за свое духовное завещание потомству. Видимо, никак не мог поставить точку.
Вот уже объявлен выезд. Завтра после заутрени. Бельскому остается одно — полностью положиться на Хлопка, обговорив с ним все самые невероятные на первый взгляд события.
— Главное, не проворонь смерти святого старца. А как его схоронят, установи постоянное наблюдение за выходом из Чудова монастыря. Да чтоб не торчали торчками у калитки, а умеючи бдили бы. Сменяй почаще наблюдателей.
— А спутников я ему загодя вышлю. Сколько нужно будет, столько и станут ждать. В Красногорске. Либо в Тушине.
— Вот этого не делай. Переодеть приставов всегда успеешь. Не нужно, чтобы неведомые монахи мозолили глаза.
— И то — верно. Промашка могла бы случиться. Сделаю так: в пути, где-либо за Красногорском догонят. Тоже как паломники идут-де в монастырь Святого Иосифа Полоцкого.
— Да, так будет лучше. Ты тоже не иди следом ватагой. Не более десятка возьми, но пусть каждый будто сам по себе. Под своей рукой имей лишь пару человек. Как слуг своих.
— Об этом я уже подумавши.
— Ко мне никого не посылай, если не случится чего-либо неожиданного, твоему решению непосильное.
— Все, боярин, мне посильно. Беспокоить не стану.
Серьезно обсуждая план перевода послушника в Волоколамск, не думали они, что старец почит в бозе лишь после возвращения Богдана с охоты и кое-что придется менять.
Царь Федор Иванович несколько раз выезжал из Кремля на богомолье и делал это тихо, можно сказать, тайно для москвичей, объясняя ближним своим, что стремление приобщиться к Богу несовместимо с суетой житейской, мирской; но выезд на охоту не утаить, и с самого утра дорога на Тушино была забита до отказа зеваками.
А выезд и в самом деле красив. Есть на что посмотреть. Первыми — сотня детей боярских из царева полка. Один одного краше. Под каждым — буланый конь. Так и пляшет, так и просит повода. Глаз не оторвать. За ратниками — сокольничий с царским дикомытом на руке. Соколятник, который выпестовал царскую птицу ловчую и которому пускать ее на дичь, справа, чуть приотстав. За первой парой — дюжины две соколятников, тоже с ловчими птицами на руках. Гордо поглядывают соколы на зевак, которые уже загодя, хотя царь еще не поравнялся с ними, благолепно склонили головы.
Вот и сам царь Федор Иванович. На караковом жеребце, сверкающий золотой сбруей и самоцветами на бархатной попоне. Не один едет, как бывало выезжал отец его Иван Грозный, — в паре с великим боярином Годуновым. Вороной конь его, не менее царского украшенный, идет с караковым голова в голову.