Мы молча уставились друг на друга. Неожиданно мне стало душно, в воздухе, казалось, начисто отсутствует кислород. Липкая углекислота висела в крохотном помещении. Все, полнейший тупик. Я, конечно, понимаю, что Лев Николаевич Воротников, решив посадить Лику в тюрьму, сделал для этого абсолютно все и полностью преуспел. Но у меня нет никаких доказательств, и я совершенно не понимаю мотива преступления. За что? Чем Лика помешала Воротникову? Честно говоря, до прихода в СИЗО у меня в голове сложилась стройная теория: Настя собиралась замуж за Льва Николаевича, а тот был связан какими-то обязательствами с Ликой. Правда, Настя говорила Розе… Может, он и не до зубного скрежета ненавидел Лику, но… Может, это и не так? И потом, от любви до ненависти один шаг. Мои расчеты строились на том, что Лика и Лев Николаевич были в близких отношениях, которые почему-то постарались от всех скрыть. Может, они состояли в любовной связи; у Льва Николаевича имелась жена, у Лики очередной супруг, вот и встречались тайком. Может, Воротников до сих пор любит ее и по этой причине отказывался жениться на Насте. А та придумала, как избавиться от соперницы. Настя была девушкой с буйной фантазией…
Но все мои расчеты рухнули. Лика даже не была знакома с профессором! Тупик!
– Спасибо тебе, – пробормотала Лика.
– Перестань, – пробормотала я, – пока не за что. Тычусь, словно слепой котенок, в разные стороны без особого толка.
– Очень даже есть за что, – прошелестела Лика, – хотя бы за передачу с продуктами.
Внезапно меня осенило.
– Лика!!! Кто прислал тебе посылку с конфетами «Птичье молоко»?
Подруга молчала, потом на ее лице появилось искреннее изумление:
– Так ты!
– Кто?
– Ты, Даша Васильева.
– Я? С ума сойти! Ты в этом уверена?
Лика нахмурилась:
– Конечно, наверное, я кажусь тебе психопаткой! Именно ты, большое спасибо, очень хорошая была посылка: тушенка, мыло и мои любимые конфеты.
– Почему ты решила, что это от меня?
– Издеваешься, да?
– Нет, ответь, пожалуйста.
– Ну, на посылке стоял твой обратный адрес, и записочка внутри лежала: «Кушай, целую, Даша».
– Очень уж я короткое письмо написала, тебе это не показалось странным?
– Так нельзя в передачу для заключенных никакие послания вкладывать, – спокойно возразила Лика, – большое письмо бы выбросили.
– Неужели ты не поняла, что это не мой почерк?
– Так ее не ты посылала?
– Нет.
– А кто?
– Пока не знаю. Тебя почерк не смутил?
– Нет.
– Почему?
Лика шумно вздохнула:
– Дашка, когда я в последний раз видела, как ты пишешь?
– Ну, – засомневалась я, – письмами мы не обменивались, записками тоже… Наверное, в институте, ты у меня постоянно конспекты по французской литературе перекатывала!
– Вот-вот, столько лет прошло! Да и почерк ни при чем – малява на принтере была отпечатана.
Абсолютно спокойно произнесенное ею слово «малява» ворвалось в мою голову и взорвалось там словно ракета. Господи, Лика уже начинает разговаривать, как завзятая уголовница, еще немного, и она сольется с миром, расположенным по ту сторону решетки.
Я прислонилась лбом к грязному стеклу и, еле ворочая языком, спросила:
– Квитанция цела?
– На что?
– На посылку, конечно!
– Нет.
– Как же ты ее получила?
– В колонии выдали, а как они на почте отправления забирают, понятия не имею, – обескураженно сказала Лика.
Но я решила так просто не сдаваться, утопающий хватается за соломинку, а мне предстояло уцепиться за паутинку.
– Номер отделения связи помнишь?
– Какого?
– Откуда отправили ящик. Ты на упаковку смотрела?
– Да.
– Там должен был стоять штемпель и обратный адрес.
– Адрес видела.
– Помнишь его?
– Ага.
– Говори.
– Ну… индекс забыла.
– Плевать, давай без него.
– Московская область, почтовое отделение Рогозино, коттеджный поселок Ложкино, участок 107, Дарье Васильевой, – выпалила Лика.
Вся кровь бросилась мне в голову.
– А штемпель? На нем что стояло?
– Мне и в голову не пришло его разглядывать, – резонно сказала Лика.
Я постаралась не расплакаться. Все, полный аут.
На улице шел дождь. Я вдохнула полной грудью свежий воздух и поплелась к одиноко стоящему на парковке «Пежо». Настроение было гаже некуда. Пытаясь справиться со слезами, я влезла в машину и не удержалась.
По щекам потекли соленые капли, из груди вырвались всхлипывания. Я дура, идиотка, неспособная помочь Лике. Сейчас ей добавят срок, и она вообще никогда не выйдет на волю.
В окно постучали. Я открыла дверцу и увидела тетку с тетрадкой.
– Чего ревешь? – спросила она.
Я хотела было ответить: «Отстань», – но только сильнее заплакала.
– Ну-ну, – баба начала гладить меня по голове, – успокойся, все хорошо будет.
Она влезла в машину и сунула мне сигаретку.
– Ну-ка покури, перемелется, и мука будет.
– Нет, – качала я головой, окончательно проваливаясь в истерику, – все плохо, все очень плохо.
И тут, как всегда, в самый неподходящий момент ожил мобильный.
– Трубку-то возьми, – сказала тетка.
Я шмыгнула носом и прошептала:
– Ответь за меня.