С огромным трудом Таня сумела вновь вернуться в нормальное положение. Хотя можно ли было считать нормальным то, что происходило? Она с чудовищной скоростью, рискуя каждую минуту врезаться в многоэтажку или зацепить электрический провод, неслась над городом. Контрабас, ощущавший на себе неопытную наездницу, словно желая ее сбросить, то падал в воздушную яму, то так круто взмывал ввысь, что спина Тани буквально повисала над землей и она вновь начинала видеть дома перевернутыми.
Пытаясь вцепиться в контрабас и хоть как-то удержаться, она едва не бросила смычок, но тотчас спохватилась, что этого-то как раз делать нельзя. Без смычка контрабас сразу потеряет управление, и тогда будет еще хуже... Хотя можно ли сказать, что она им управляет? Скорее он сам летит куда хочет...
Ощущая себя верхом на реактивном снаряде – куда там барону Мюнхгаузену на его тихоходном ядре! – Таня вдруг вспомнила, что так и не произнесла «Ойойойс шмякис брякис» и по собственной глупости осталась без страховки. Она попыталась произнести «Ойойойс шмякис брякис» прямо сейчас, но порывы ветра били ее в лицо, в рот, сносили слова. К тому же рукой с магическим перстнем она вцепилась в контрабас, держа в другой руке смычок. Если она сейчас разожмет руку, чтобы выстрелить зеленой искрой, ее просто-напросто снесет.
Таня запаниковала. Вот уж точно самое время узнать, почем белые тапочки. Стремительно несущийся, явно не управляемый контрабас, пока чудом избегавший столкновений, все равно рано или поздно во что-нибудь врежется. Или же она сама, устав, разожмет руку.
«Пожалуй, в детском доме для детей с уголовными наклонностями не так и плохо! – мелькнула у нее мысль. – Да только вряд ли дядя Герман станет теперь прыгать по крышам с сачком, чтобы поймать меня и препроводить в детский дом».
Неожиданно контрабас резко клюнул носом вниз, а потом сразу вбок. Стремясь удержаться на нем, Таня вдруг сообразила, что точно такое же движение вниз и в сторону она только что сделала концом смычка. Желая проверить свою догадку, она вновь осторожно повела смычком немного вверх, и... контрабас, моментально перестав терять высоту, стал ее набирать.
Так и есть! Контрабас слушался смычка, повторял всякое его движение! Особенно если оно сопровождалось наклоном всего тела в ту же сторону. Так, значит, все нелепые фигуры, выписываемые контрабасом в воздухе, все эти «бочки» и провалы объяснялись тем, что она, стремясь не упасть, бестолково размахивала рукой со смычком. А она... она даже хотела бросить смычок. При одной мысли, что случилось бы, сделай она это, Таня содрогнулась. Неуправляемый контрабас стал бы кувыркаться точно так же, как и падающий смычок, а потом... Потом точно так же врезался бы в землю.
Но страх почему-то уже отступил. Видя под собой, огромный раскинувшийся город, а вокруг расплывающиеся белые облака, пронизанные длинными, причудливо пробивающимися лучами выглянувшего вдруг солнца, Таня испытала вдруг восторг стремительного полета. Это было новое, неизведанное чувство – пьянящий восторг скорости, полное слияние с облаками, с небом, с могучими воздушными течениями, которые то взмывали от земли, то, напротив, начинали мягко, но твердо прижимать к земле. Тане почудилось, что когда-то она уже испытывала это чувство и лишь по странному стечению обстоятельств забыла.
Легко и уверенно выписывая фигуры краем смычка, как будто она всегда это делала, Таня купалась в воздушных потоках. Контрабас, ставший вдруг удивительно послушным и словно присмиревший, предупредительно исполнял малейшее ее желание. Он то выписывал в воздухе мертвую петлю, то со свистом проваливался вниз, то, как ковер-самолет, начинал мягко набирать высоту. Тане казалось, что она и контрабас составляют единое целое. Он словно был частью ее, как тело жеребца для кентавра или рыбий хвост для русалки.
«Разве может что-нибудь сравниться красотой и мощью полета с контрабасом?» – подумала Таня. С узким, чуть загнутым, как у коршуна, носом, постепенно расширяющийся сзади, он буквально вонзался в воздух. Его широкое основание надежно и плотно ловило воздушные потоки и скользило по ним, как легкая лодка скользит по волнам. Плавное сужение в центре словно создано было для того, чтобы сидеть на нем верхом. Во многих отношениях оно не уступало седлу. Вот только стремян не было, ну да стремена на контрабасе смотрелись бы глуповато, да еще наверняка гремели бы на больших скоростях.
Таня с сочувствием подумала о тех старомодных колдунах, что летают на метлах. Что такое, в сущности, метла? Палка с привязанным к ней пуком прутьев, которая наверняка начинает дрожать и болтаться, едва этот пук зацепит воздушную яму или встретит боковой порыв.
Даже ледяной ветер, прежде продувавший ее насквозь и прохватывавший до последней жилки, так, что казалось, она вдруг превратится в примерзший к контрабасу кусок льда, теперь уже почему-то мало ее тревожил.
Когда она, отважившись на рискованный эксперимент, со скоростью ракеты проносилась над землей, то едва не налетела на Генку Бульонова, который как раз выходил из подъезда. Лишь чудом, резко направив контрабас в сторону, Тане удалось избежать столкновения. Порывом воздуха Бульонова сшибло с ног. Открывая и закрывая рот, как выброшенная на песок рыба, он сидел на асфальте и пораженно смотрел на исчезающую в небе маленькую точку. Но какое дело Тане было до Бульонова!
Она не жалела уже, что выбрала самое быстрое заклинание. Тащиться на Пилотус камикадзис... Ну уж нет! Если Баб-Ягун им и пользовался, то, скорее всего, из-за того, что железная кровать все равно не могла развить приличной скорости, да и сам комментатор матчей по драконболу еще не восстановил форму после встречи с недовольными им упырями и рассерженными ведьмами.
Она же не слон и не грузно летящая в супермаркет тетя Нинель... Представив в воздухе тетю Нинель, которая с искривившимся от ужаса лицом одной рукой притискивает к себе таксу, а другой придерживает юбку, Таня засмеялась и стала выписывать красивую восьмерку. Она уже почти видела, как ее сделает. Взлет, потом петля с коротким переворотом головой вниз, снова петля, уже вниз головой, а потом выход в привычное положение на том же самом месте.
Внезапно, когда Таня уже выравнивала контрабас, у нее над головой мелькнула черная тень, а в следующий момент что-то с силой ударило ее по руке, сжимающей смычок, и по лицу. Что-то острое распороло на груди джинсовку и скользнуло по щеке. Инстинктивно отшатываясь назад, чтобы уберечь глаза, Таня на мгновение увидела немигающий желтый, злобно смотревший глаз. В ноздри ей ударил отвратительный, тошнотворный запах. Руку пронзило болью, и она едва не уронила смычок.
Действуя скорее по наитию, Таня пригнулась к контрабасу и попыталась ускорить его, чтобы оторваться от черной тени. Но контрабас еще не вышел из восьмерки. У него явно не хватало запаса скорости.
Снова мелькнула черная тень... Таня, как и в прошлый раз, не поняла, когда она успела развернуться и как ухитряется развивать такую скорость.