— Не думаю. А можешь — у тебя есть выпускной альбом или что-то вроде?
Кейт вздохнула. Судя по звуку, протащила по паркету что-то тяжелое.
— Что ты делаешь?
— Без лестницы не обойтись, это верхняя полка.
— Попросила бы Эриха.
— Он на работе.
— Девять часов.
— Тяжкая жизнь богачей. — Она потянулась, ухнула. — Черт. Двух сантиметров не хватает… Пойду в кухню за большой лестницей.
— Кейт…
— Потерпи, будь добр.
— Мне же не позарез прямо сейчас. Еще покалечишься.
— Джона-бой, — протянула она. — Я беременна, а не больна.
Он хронометрировал. Три минуты — вот она тянется на цыпочках, тугой живот трется о «Естественную историю Шотландии, том VII». Когда-то он представлял себе будущих мам хрупкими, малоподвижными. Кейт выбила эти предрассудки из его головы.
— Ух-ху! — Кейт рыгнула в трубку. — Извини. О’кей. Вот она. Забавно, давно я не заглядывала… Джонс или Жжонс, так, Жжона-бой?
— Верно.
— Ой, а это что!
Джона резко остановился:
— Нашла?
— Нет, это фото моего приятеля Робби, он строил Эйфелеву башню из пивных банок. Полгода провозился, а потом сосед пришел ночью пьяный и…
— Кейт!
— Дааа! Да, сэр! Будет выполнено, сэр! Сию минуту, сэр! Уф… Гольдштейн. Гомес. Грейвс… Нет ее ни на «Дж», ни на «Ж», Жжона-бой.
— Уверена?
— Указателем я пользоваться умею. Есть Элизабет Марион Джонс, Дженнифер Джонс, Саманта Эрн Джонс. Ив Джонс или Ив Жжонс нету. Извини.
— Можешь пролистать подряд?
— На моем курсе училось тысяча триста человек.
Джона присел на кровать, пощелкал себя по большому пальцу ноги. Он почти задыхался и молчал так долго, что когда голос вернулся к нему, испугался, не разъединился ли за это время телефон.
— Алло?
— Я тут. Смотрю на… да это же я! Господи, я была такая худая!
Он пробормотал:
— Какого же черта?
— Может, она присочинила, чтобы произвести на тебя впечатление? Такое случается сплошь да рядом. Когда я только поступила, в аспирантуре по биологии разоблачили женщину, которая все бумаги при поступлении подделала. Сумасшедшая. Ее арестовали. Подлинная история.
— Не понимаю, — сказал Джона.
— Чего тут не понимать? Люди лгут. Только этим и занимаются. Лгут в резюме, устраиваясь на работу. Когда я руководила отделом кадров в Lehman, насмотрелась, чего люди только не пишут в автобиографии. Где она работает? Позвони туда, у них есть досье.
Он стукнул себя по лбу:
— Отличная идея!
— Рада была помочь. Сказать маме, что у тебя новая подружка?
— Нет! Ни в коем случае, прошу тебя…
— Шучу. Целую, братишка.
Человек, ответивший на звонок в пансионе «Бикон», судя по интонациям, не был официальным лицом. Услышав, что Джона разыскивает Ив Жжонс, он даже растерялся:
— У нас только мужчины проживают.
— Она работает у вас раз в неделю, — пояснил Джона.
— С такой фамилией тут никто не работает.
— Вы уверены?
— Ага.
Джона закусил губу.
— Могу я спросить, кто вы?
— Я — начальник ночной смены сиделок.
— И вы не слышали об Ив Жжонс?
— Ничего не знаю.
— Не знаете или не слышали?
— Могу я спросить, кто вы? Из прессы?
— Я ее друг, — ответил Джона. — Пытаюсь ее разыскать.
— Ну, я вам помочь не могу. И хватит болтать. Мне пора идти.
Человек повесил трубку. Джона в ярости набрал тот же номер. Восемнадцать гудков — никто так и не ответил.
В последнее время Джона привык к нескончаемому потоку брани, лившейся на него весь рабочий день, а после разговора с сестрой и тем человеком из «Бикона» ему было так не по себе, что с утра он не сразу заметил отсутствие и брани, и ее источника. Только за ланчем он спросил у интерна, куда подевался Бендеркинг, но интерн лишь плечами пожал.
Джона принял исчезновение Бендеркинга как подарок судьбы и не задавал вопросов до дневного обхода, когда Бендеркинг наконец явился — злой как пес, без галстука, в рубашке не по размеру и с повязкой на глазу, — тогда Джона обратился за разъяснениями к болтливой медсестре.
— Ему кофе в глаз плеснули.
— Как это случилось?
— Она ворвалась и давай орать: такой, мол, сякой, разэтакий! — и ффффф! — Медсестра широко повела рукой. — Прямо в глаз.
— Она?
— Знаешь, думаю, он ее обманул.
Джона, испугавшись не на штуку, спросил, что сталось с нападавшей.
— Удрала. Ты что, спецагент? Зачем тебе это знать?
— Просто так, — сказал он.
В тот вечер он был уверен, что Ив придет, — и точно, вот она, под вязом, сронившим уже листву: осень близка.
— Здравствуй, любовь моя, — сказала она.
Они поднялись в квартиру. Джона бросил сумку на пол, скрестил руки на груди и смотрел, как Ив заваривает чай.
— Вынуждена извиниться, — сказала она, доставая ромашковый. — Я на время ушла из зоны доступа.
Он промолчал.
— Ох, мы, кажется, злимся?
— Зачем ты это сделала?
— Что сделала?
— Так нельзя, — сказал он. — Нельзя, нельзя! Это же не… просто не могу поверить, чтобы ты сделала такое. И не пытайся меня уверить, что это была не ты, потому что…
— Джона Стэм. — Она поставила чашку на стол. — Будь добр, позволь и мне сказать словечко. — Она похрустела пальцами, откашлялась. — Во-первых, я должна рассказать, где я была. Мне многое следовало сделать, у меня есть определенные обязательства. Прежде всего, тебе следует осознать, что успех от провала, как правило, отделяет наличие продуманного плана. Поскольку у меня имелся всего один шанс пообщаться с негодяем, который позволяет себе срывать на тебе свой дурной нрав, я взяла на себя…
— Значит, все-таки это сделала ты.
— Не перебивай, пожалуйста.
— И ты не попытаешься даже… не знаю — прикинуться?
— С какой стати притворяться? Я все тебе расскажу. Это задумывалось как мой подарок тебе.
— О, еще какой!
— Вот и хорошо. Ты успокойся. Я как раз пыталась тебе объяснить, что правильное осуществление этого плана требовало от меня тщательной подготовки, я уж не говорю о том, сколько сил надо в это вложить, но главное, определить, где и когда будет нанесен удар, выбрать наиболее уместное орудие возмездия. Полагаю, кофе — это в самый раз.