— Вперед. Возле машины тормозни.
Страшное оказалось зрелище. Мы остановились лишь на десяток секунд, в глазах четко отпечаталось то, что творилось возле загоревшегося «ЗИС-5». Обрубок человека без обеих ног, два трупа в окровавленных шинелях. Тело одного из бойцов, отброшенное метров на пять, лежавшее в немыслимой позе, с вывернутыми, перебитыми руками-ногами. Куски чего-то мясисто-красного, лопнувшая каска, исковерканный станок пулемета. В разные стороны расползались раненые, их было не меньше десятка.
Чистяков кричал черному от копоти лейтенанту:
— Если кто способен, прыгайте к нам в кузов! Лейтенант, перевязывай раненых. Потом организуй эвакуацию.
— Что? Я не слышу! — кричал в ответ контуженый лейтенант.
Трое-четверо перелезли через борт в нашу полуторку. Не дожидаясь остальных, рванули с места. Уходя из зоны обстрела, где густо взрывались снаряды, все же поймали несколько осколков. Отколотая щепка ударила Степана Кращенко в руку. Он охнул и заматерился. Через несколько минут от заднего борта сообщили:
— Тута вот, мертвяка везем. Швыдкову осколок голову пробил. Че делать?
Машина шла с большим перегрузом. Чистяков, снова тормознув, сам убедился, что боец убит наповал, и приказал:
— Отнести на обочину.
Швыдков, немолодой красноармеец, воевал в составе роты еще с весны. Тогда, в сарае-ловушке, он спорил с Чистяковым, что бессмысленно лезть с голыми руками на танк. Он прошел бои, отступление, вроде неплохо воевал, и вот поймал шальной осколок, прилетевший издалека.
Мы прибыли в расположение соседней дивизии, потеряв убитыми и ранеными около двадцати человек. Остальные сто девяносто торопливо занимали позиции, которые нам указали. Один взвод отправили на левый фланг. Два, под командованием Чистякова, оставили в том месте, где итальянцы нанесли главный удар.
Такой же прибрежный лесок, как наш, перемололо авиабомбами и тяжелыми снарядами. От осин остались голые стволы, высотой два-три метра, молодые деревья вырвало с корнем. Дубы устояли, но часть веток срезало, как пилой. Обломки деревьев и всякий хлам громоздился повсюду, кое-где горел сушняк. Траншеи, вырытые в песчаной почве, хоть и скрепленной корнями, были перепаханы и наполовину засыпаны.
Тела убитых утром бойцов вытащили наверх, раненые сидели и лежали на дне траншеи. В землянки и блиндажи лезть никто не хотел. Стокилограммовые бомбы и гаубичные фугасы, попадая в них, превращали укрытия в братскую могилу. Мы лихорадочно работали лопатами, выбрасывая песок, углубляя траншеи и гнезда для стрельбы. Пока копали, нам рассказали, что на рассвете немцы бомбили позиции полка, после чего полетели снаряды и мины. Выбыла из строя едва не половина личного состава. Затем итальянцы под прикрытием дымовой завесы пытались форсировать Дон.
Легкие моторные лодки и вездеходы-амфибии пересекали реку за считанные минуты, вслед шли самоходные понтоны. Большинство судов были повреждены или потоплены, но часть достигла берега. Говорили; что во главе десанта шли части чернорубашечников и берсальеров. Неся огромные потери, сумели закрепиться на обширном мысу и отбили несколько контратак наших бойцов, окончательно обескровив два пехотных полка.
— Вот, сволочи! — ругался сержант с перевязанными ладонями. — Никогда макаронники такой прыти не проявляли. Видно, фрицы хорошего пинка им дали, чтобы летели вперед без оглядки.
Рассказывали, что десант хорошо снабдили автоматическим оружием и минометами. Когда наши поднимались в контратаку, итальянцы открывали такой огонь, что продвинуться вперед было невозможно. Я выглянул из траншеи и увидел на подступах к плацдарму, который удерживали итальянцы, множество тел красноармейцев. Многие, для быстроты, сбрасывали с себя шинели и, несмотря на холодную, почти зимнюю погоду, бежали в легких телогрейках или гимнастерках. Почти у всех винтовки были с примкнутыми штыками.
Ждали новую попытку форсировать реку и усилить плацдарм. Итальянцы, видимо, собирали силы и вели непрерывный обстрел из минометов и полевых орудий. Хорошо знакомые 47-миллиметровки буквально засыпали позицию мелкими полуторакилограммовыми снарядами. Они не причиняли существенного вреда, взрываясь в основном в мешанине сваленных деревьев. Но вскоре огонь усилился, заработали 105-миллиметровые гаубицы, затем шестидюймовки. Мы с Малышко лежали в общей цепи, слева от меня пристроился с ручным пулеметом Степа Кращенко.
— Приготовиться к отражению…
Мой бывший взводный, младший лейтенант Егоров, не успел договорить, взрывная волна швырнула его на дно траншеи. Это спасло его. Очередной снаряд рванул метрах в семи от траншеи, обрушив водопад влажного песка. Вместе с Кращенко откопали взводного. Он с трудом держался на ногах, привалившись к стенке траншеи. Кто-то сунул ему автомат, залепленный песком. Затем началась новая попытка форсировать Дон.
Я представлял, каким жестоким сюрпризом для итальянцев, ждущих на высотах падения Сталинграда, стал приказ наступать. Уверен, что приняли его под жестким давлением немцев. Возможно, указание пришло непосредственно из Рима.
На нашем берегу и на мелководье взрывались дымовые мины, грязно-желтые клубы уносило ветром. На правом берегу тарахтели моторы. Сразу несколько скоростных катеров и вездеходов-амфибий, вырвавшись вперед, показались в просветах дыма. Заработали наши пулеметы, поднялась винтовочная стрельба. Я выбрал ближний ко мне катер. Сквозь прицел отчетливо виднелись головы в касках, щиток пулемета, ведущего непрерывный огонь. Поймал в перекрестье рубку и нажал на спуск.
Винтовка, которую до последнего момента не вынимал из чехла, не подводила. Я видел, как после моих выстрелов покрылось трещинами пробитое армированное стекло. Катер вильнул, подставляя борт. Степа Кращенко стрелял длинными очередями из «Дегтярева». У лейтенанта Егорова, как и у некоторых других, заклинило автомат, забитый песком.
На нашем участке, кроме станкового «максима» и двух ручных пулеметов Дегтярева, хлопали в основном трехлинейки. Под огнем с правого берега красноармейцы стреляли торопливо, почти не целясь, постоянно ныряя в траншею. Егоров отложил автомат, достал из кобуры наган и выпустил семь пуль подряд. Меняя магазин самозарядки, я посоветовал ему:
— Возьми винтовку. Чего людей смешить!
Несмотря на всю напряженность ситуации, лицо младшего лейтенанта зло передернулось. Даже в эти минуты в нем играло самолюбие. Егорова раздражало, что я стреляю, а у него в самый неподходящий момент заело автомат, и бесполезная револьверная стрельба лишь показывала растерянность. До катера оставалось метров восемьдесят, следом выныривал из дымовой завесы другой. Я успел дважды выстрелить и, уклоняясь от пулеметной очереди, смахнувшей верхушку бруствера, опустился на колени.
Вытащил из противогазной сумки и приготовил к броску гранаты: три Ф-1 («лимонки») и две РГД-33. Сильный огонь пулеметов и многочисленных автоматов десанта заставлял людей прятаться. Пули выбили диск «Дегтярева», переломили одну из сошек. Степа Кращенко, зажимая прострелянную щеку, ругался и выплевывал кровь. В роте Чистякова он считался лучшим гранатометчиком (после покойного старшины Горбуля). И сейчас у его ног лежали наготове с десяток гранат, в том числе противотанковые.