Внизу явственно звучали голоса — мужские, грубые.
Неужели нашли? Неужели кто‑то увидел, как он забирался в этот дом, и сообщил в милицию?
— Ни фига у тебя, капитан, тут нет, ни поленьев, ни пилы… — донеслось приглушенно. — В лес надо было заехать, говорил же! Зацепили бы за трос какое‑нибудь бревно поядреней…
— У котла посмотри, сбоку, — откликнулся второй голос.
— И там — хрен ночевал!
— Значит, прошлый раз все пожгли. Ну и хрен с ним! У соседа возьмем, он тут главный специалист по шашлыку… Нальем ему, всего и делов!
Каменцев, надев старые разбитые ботинки, стоявшие в углу комнаты, прибрал за собой постель и, осторожно приоткрыв чердачную дверь, проскользнул в спасительный полумрак, присев на жесткий засып керамзита.
Утер со лба испарину, глубоко дыша, постарался утихомирить трепыхающееся сердце.
— А хлеб‑то ты взял? — продолжил голос, принадлежавший, видимо, приехавшему к хозяину дома гостю. — Э–эх, кирпич, а не хлеб! И нож у тебя ни хрена не режет… А–а, другой стороной надо…
Затем послышался третий голос — в дом заглянул сосед.
— Петрович, — сказал хозяин, — вот, знакомься, мой начальник — Антон Евсеевич… Решили, понимаешь, отдохнуть, подсоби с шашлычком…
— Отчего ж… Мангал‑то в сарае?
— Ага, вот ключ…
— Сева, ты с техосмотром‑то мне поможешь? Осень, срок выходит, а мне бабку с внуками в город отправлять…
— Да привез я тебе талон, не боись!
— А печать? У меня ж техпаспорт старого образца…
— И печать забабахаю, она в бардачке у меня… Ты давай с шашлыком шустри, я только с дежурства, голодный, что твой цепной пес!
— А чего не был‑то так давно?
— Служба, Петрович, служба…
Голоса стихли.
Каменцев, подобравшись к чердачному пыльному оконцу, выглянул во двор. Увидел лысоватого сутулого старика в рабочем комбинезоне — видимо, искомого Петровича — и двоих мужчин в черных милицейских куртках из кожзаменителя капитана и подполковника. За штакетником забора стоял бело–голубой гаишный "жигуленок".
Вскоре в мангале заполыхали сухие березовые дрова, горький дымок полетел в чердачные щели, и Каменцев, глотая слюну, думал, что ему вновь повезло, ибо приехавшие развеяться на природу гаишники, застань его врасплох, едва ли пригласили бродягу, позаимствовавшего из гардероба вещички, разделить с ними хлеб–соль и водочку с пивом.
Милиционеры пировали до позднего вечера.
Наконец вдребезги пьяный Петрович, нелепо выбрасывая ноги, зигзагами двинулся к своему дому, оставив настежь распахнутой калитку, а стражи порядка после его ухода еще с час усердно прикладывались к стаканам, и с улицы в дом их загнал лишь начавшийся дождь.
Милиционеры переместились в комнату, включили телевизор, звук которого то пропадал, то внезапно прорывался, но скверный прием передач дачников не волновал, ибо они всецело посвятили себя горячему обсуждению вопросов профессиональной деятельности.
Слушая беседу представителей власти о служебных делах, а вернее, злодеяниях, Каменцев чувствовал, что его коротко остриженные тюремным парикмахером волосы ощетиниваются колким бобриком — кого, по его мнению, и надо было сажать, так это находившихся рядом с ним бандитов с погонами. Пожизненно, на особый режим.
— Да говорил я с братвой об этом "БМВ"! — доносился голос капитана. — Со стоянки его проще стырить, чем с улицы. Пришел ночью, дал сторожу в репу — и спокойно окучивай все эти сигнализации и запоры. Мне главное, Антон Евсеевич, чтоб твои "отвертки" все грамотно с номерами устроили…
— Чего за "отвертки"?
— Ну это… мастера! Квалифицированно чтоб все перебили… Ты — гарантия моей безопасности, учти!
— Я тебе чего, гондон?
— Ты неправильно понял…
— Чего неправильно? Если б не я, стоял бы ты на обочине, СО измерял, проктолог, бляха–муха! А теперь вон — квартиру купил, на острова всякие отдыхать ездишь, о даче этой уже и забыл…
— Но Гошку‑то хлопнули!
— Потому как языком трепал… Наливай давай!
— А в свидетельстве о смерти чего написали? Инсульт?
— Ну.
— Пуля в башке — и инсульт?
— А чего пуля? Тоже… нарушение мозгового кровообращения…
— Ну, ты юморист, Антон Евсеевич…
Звякнули стаканы. Затем собутыльники, спотыкаясь и падая, разделись, и через считанные минуты до Каменцева долетел отчаянный храп.
Храпели в унисон, но, когда дуэт распадался и один из собутыльников замолкал, собираясь с новыми силами, другой вел на последнем дыхании высокую партию, что, обрываясь, тотчас подхватывалась вновь зачинаемой низкой.
Выждав с полчаса, Каменцев спустился на первый этаж, неся в руке башмаки и осторожно ступая по деревянной лестнице.
В комнате, где спали уморенные водкой дачники, горел свет. На полу валялась разбросанная форма.
Светил серым экранцем старенький телевизор — величайшее открытие техники, сумевшей перевести атмосферные помехи из категории слышимости в их наглядную видимость.
Преисполнившись отваги и, одновременно, жгучей ненависти к храпящим подонкам, Каменцев, углядев в углу прихожей топор, поставил его у двери комнаты, поближе к себе, скинул гражданскую заимствованную одежду и быстро переоделся в форму подполковника.
Воспользоваться ударной силой обуха — очнись кто‑либо из спящих — слава богу, не довелось: менты почивали беспробудно и самозабвенно, как медведи в зимней берлоге.
Он забрал бумажники, набитые крупными рублевыми и долларовыми купюрами, прихватил удостоверения, ключи от машины, а затем, выключив телевизор и свет в доме, вышел во двор.
В темноте тускло отсвечивали лужи. Уплывал в мглистую черноту неба дым из намокшего ржавого мангала.
В прогалине разомкнувшихся туч выступил бок огромной луны, озаривший густо летящую морось.
Полыхнула над огородами молния, осветив на миг фотографическим светом качающиеся под ветром подсолнухи и дрожащую листву яблонь.
Он завел гаишную машину и покатил к трассе.
Проехав с полсотни километров, свернул, ориентируясь на указатель, к областному центру.
Машину бросил на стоянке у вокзала.
Два патрульных сержанта с автоматами, покуривавших у входа в зал ожидания, небрежно козырнули ему.
Через пять минут Каменцев, стоя у вагонной подножки, уже кокетничал с проводницей, отлучившейся из вагона за водкой. А вскоре сидел в ее купе в компании собравшихся, дабы отметить чей‑то день рождения, раскрасневшихся от выпитого железнодорожных дам: мужиковатых, с широкими бедрами, толстенными ляжками и гостеприимными грудями.