«Странно, – равнодушно подумал Фролов, – но как только мы перестаем любить женщину, нам становится совершенно все равно, как у нее дела. А ведь пока она любима, ее жизнь нам кажется важнее нашей собственной. Но стоит этой любви угаснуть, и вот уже женщина значит для нас не больше, чем случайный попутчик в поезде. Мысленно мы, конечно, благодарны ей за то время и те чувства, которые она нам подарила. Но в душе нет ни благодарности, ни интереса. А ведь женщины способны переживать даже за давно брошенного мужчину. То ли они навязывают себе эти чувства, то ли действительно переживают».
Он присел на кожаный диван. Тот скрипнул, принимая усталое тело Фролова.
– Ты извини… Я только приехал… небритый, немытый…
– Ерунда, – отмахнулась Варя. – Время такое.
– Ну да, – отозвался Фролов.
– Я похудела? – неожиданно спросила Варя и тут же печально качнула головой. – Я знаю, мне не идет… Ты тоже похудел… И поседел…
Это внезапное напоминание о возрасте покоробило Фролова – Варя всегда умудрялась нелицеприятную информацию подавать нарочито простодушно и как бы между прочим.
– А муж где? – спросил Фролов.
Спросил безо всякой душевной эмоции. Варя почувствовала холод в интонации и, словно цепляясь за ускользающую из рук добычу, присела рядом и прижалась угловатым плечом к Фролову.
– Муж? Муж уехал.
– То есть как «уехал»? – удивился Фролов, стараясь не спугнуть Варино плечо.
Про себя же отметил, что, кажется, впервые за то время, что она была знакома с ним, назвала мужа так официально – даже за глаза он всегда был Рюшей.
– За день до прихода немцев.
– Почему же ты не поехала с ним?
– Долгая история.
– Понятно, – кивнул Фролов. – Застукал тебя с кем-то.
– Не говори чепухи, – огрызнулась Варя, и в этой внезапной смене настроения Фролов узнал ту былую Варю, которая после горячего любовного шепота могла вдруг сказать ледяным тоном, что у нее сегодня много дел, так что пора и честь знать. Но это узнавание не сделало ее ближе. Фролов по-прежнему равнодушно глядел перед собой. Он мучительно размышлял, надо ли брать Варю сегодня вечером к Лушкевичу. Теперь, когда она ему стала совсем чужой, тащить ее с собой казалось ему безумием. Можно тащить любимую женщину, но нелюбимую?! Ну хорошо. Ее же можно взять как друга. Нет. Это вряд ли уместно. Этим он подарит ей новую надежду, даст понять, что все еще ее любит. Что будет враньем. А если объясниться? Мол, я тебя не люблю, но готов помочь.
Фролов с тоской подумал, что даже этого не сможет сказать. Сейчас она выглядела слишком жалкой в своей некрасивости. Можно было бы, конечно, попробовать ее разозлить – тогда слово за слово, можно в запальчивости швырнуть ей это проклятое «я тебя не люблю!» Но женщину, к которой ты равнодушен, даже злить не хочется. Ты просто равнодушен к ней и все.
«Какое мучение, – подумал Фролов. – Это даже хуже, чем я ожидал, когда шел сюда».
– А куда ты-то пропал? – прервала паузу Варя.
Фролов пожал плечами.
– Эта история, боюсь, такая же долгая, как и твоя. Чем ты занимаешься?
– Устроилась на почту. Сортирую письма. Жизнь по карточкам – не сахар, конечно, но…
– Ты можешь что-то продавать из мебели. За время семейной жизни у тебя тут накопилось порядочно…
Он хотел добавить «барахла», но подумал, что это прозвучит резко.
– Да, конечно… Надеюсь, что этого хватит, пока немцы будут в городе.
– У тебя кто-то есть?
Фролов задал этот вопрос безо всякого умысла и смысла. Он знал, что «кто-то» у Вари всегда есть.
Кажется, впервые Варя смутилась. Фролов с удивлением скосил на нее глаза – еще недавно она бы легко и со смехом ответила на такой вопрос. И с интересом понаблюдала бы за его реакцией. А тут вдруг замялась.
– Вообще-то… есть тут один… офицер немецкий… Ухаживает за мной… Духи вот подарил.
– У вас уже что-то было?
– Да, – тихо ответила Варя. – Но я его не люблю.
– Понятно, – отозвался Фролов, попутно отметив про себя, что не испытывает ни ревности, ни патриотического негодования по поводу этого факта. – А у меня фильм сгорел.
– Какой фильм?
– Тот, что я сдавал месяц назад.
«Боже, неужели прошел всего месяц? – мысленно удивился он. – Кажется, что целая жизнь».
– Бедный, – пробормотала Варя и еще сильнее прижалась к Фролову.
Фролов подумал, что после информации об офицере он имеет полное моральное право не предлагать Варе бежать. Но ему казалось постыдным воспользоваться этим фактом в оправдание своей нравственной черствости.
– У тебя совсем стоптались ботинки, – сказала она.
– Знаю, – ответил он.
Повисла пауза.
«Бог мой! – ужаснулся Фролов. – Нам что, даже говорить больше не о чем?»
Пустота, которая еще пару минут назад казалась приятной, теперь отозвалась внутри тянущей болью, и Фролов почти физически ощутил, как она с жадностью саранчи поедает его мысли и душу, оставляя бесполезную оболочку тела.
«Фильма нет, любви нет. Можно бежать, а можно остаться. Можно жить, а можно умереть. Ничего не изменится».
Фролов почему-то вспомнил ожиревших чаек из своего далекого дореволюционного детства. И ту одну, которую все клевали и отгоняли, поскольку она никак не могла приспособиться к новой реальности. Он вдруг представил чеховскую героиню с ее знаменитым «Я – чайка!» Интересно, увидь она тех жирных грязных чаек, стала бы она так отчаянно пытаться изобразить из себя чайку? А может, Чехов, как всегда, иронизировал? Ведь он и сам жил в Ялте. Правда, умер за десять лет до появления там маленького Саши.
Фролов невольно улыбнулся.
– Ты чего? – испугалась Варя.
– Да так, вспомнил кое-что…
– Тьфу, какая я дура! – вдруг всполошилась Варя как-то по-простонародному. – Я тебе даже поесть не предложила. Ты же голодный, наверное…
– Нет, нет, – испуганно замотал головой Фролов.
Есть ему, конечно, хотелось, но он не хотел быть чем-то обязанным Варе.
– Брось ты свой идиотский политес. Сытых сейчас нет.
Она попыталась встать, но Фролов удержал ее.
– Ты знаешь, я ведь ненадолго, – выдавил он после паузы.
«Надо сказать, – думал он. – Надо. Надо выдавить из себя. Заставить. Иначе я буду себя потом всю жизнь корить».
– Я… я сегодня вечером попытаюсь уйти из города. Если хочешь, пойдем со мной.
Он сказал это такой болезненной скороговоркой, что Варя все поняла, улыбнулась и ласково погладила Фролова по голове.
– Ты меня больше не любишь?