Бекетов видел, как дрожит и сжимается воля Чегоданова. Стискивается, словно стальная спираль, накапливая энергию для удара. Чегоданов, подверженный слабостям, баловень, несвободный от страхов и маний, сейчас был стальной правитель. Беспощадный защитник власти. Безупречный державник.
– Когда мы исполняли наш план и усиливали Градобоева, одновременно его ослабляя, мы страшно рисковали, – произнес Бекетов. Видел, как играют белые желваки Чегоданова, а в глаз отливает синева топора. – Мы нагнетали давление в котле, не имея точных манометров, измерявших это давление. И котел мог взорваться. Мы рисковали не просто нашими с тобой головами, но и судьбой государства. И эти риски сохраняются. Нам предстоит проделать ювелирную работу по управлению ядерным реактором в ручном режиме.
– Петр Первый в ручном режиме рубил стрельцам головы.
– Я собирал по элементам этот реактор, я знаю его устройство. И я же смогу его разобрать, извлеку составляющие его элемента.
– Что ты задумал? – Чегоданов смотрел мимо Бекетова, и губы его улыбались. Быть может, он видел картину «Утро стрелецкой казни».
– Я наращивал толпу на Болотной площади, приводил к Градобоеву союзников. Создавал таран, способный пробиться в Кремль. Теперь я ослаблю этот таран, уменьшу толпу вдвое, уведу от Градобоева его союзников. Ослабленную, уменьшенную вдвое толпу он поведет на мост. Здесь его встретит кордон и завяжется драка. Полиция пусть действует вполсилы, избегает ударов дубинками, чтобы, не дай бог, у кого-нибудь не лопнул череп. Головной отряд демонстрантов прорвет кордон и вырвется на Каменный мост. Здесь их встретит мощный заслон, а в тыл ударит ОМОН, отсечет от остальной толпы. Боевики Градобоева окажутся в ловушке. Их расчленят, обезвредят, по одному уведут в автозаки. Все это мы снимем на камеры и вечером покажем народу. Скажем, – так была сорвана попытка государственного переворота.
– Так и будет. Я вызываю шефа МВД, прокурора, председателя следственного комитета. Пусть очистят камеры в Лефортове. Пусть готовят следственные группы. Не меня, а их станут возить по Москве в железных клетках. Привезут на Болотную, где рубили головы мятежникам и смутьянам. Я буду целовать крест в руках патриарха, а они будут целовать топор в руках палача! – И снова в глазах Чегоданова полыхнул синий отблеск, словно мелькнул топор.
– Сразу же после разгрома Градобоева, перед выборами, ты проводишь в Москве победное шествие. Выступаешь на митинге, сценарий которого я подготовил. – Бекетов торжествовал. Перед ним был железный лидер, в котором история обрела свое воплощение.
– Ты настоящий друг, Андрей, – сказал Чегоданов. – Но ты действуешь не из чувства дружбы, а исходя из интересов страны. Ты истинный государственник. После победы мы начнем создавать новую Россию, великое Государство Российское.
Они обнялись. Бекетов чувствовал, как молодо играют гибкие мышцы Чегоданова.
Через час Бекетов был на телевидении у Немврозова. Тот готовился к передаче и перед зеркалами шутил с двумя молодыми гримершами. Те холили его красивое лицо, втирали кремы, пудрили, брызгали лаком на золотистые волосы. Немврозов от их прикосновений щурил по-кошачьи глаза. Вышел к Бекетову жизнерадостный, благоухающий, с повадками театрального любовника.
– Ты видел мою последнюю передачу? Как я расправился с этим чернявым жучком. Посадил его на иголку, и он корчился, шевелил лапками, а я его пинал, пинал, пинал! Говорят, я был великолепен.
– Ты поистине великолепен. В тебе есть что-то античное. Что-то от греческих героев. – Бекетов видел, как расцвел Немврозов с тех пор, как покинул утлую студию на третьеразрядном канале и обрел репутацию кремлевского телекиллера. – У меня к тебе срочное дело.
Бекетов извлек из кармана флешку, на которую накануне перенес записи своих переговоров с оппозиционерами. Те фрагменты, где оппозиционные лидеры в своей запальчивости и нетерпимости за глаза поносят соперников, желчно обличают друг друга. Тогда, во время походов к Мумакину и Лангустову, к Шахесу и Коростылеву, Бекетов лишь предчувствовал, что ему понадобятся эти тайно добытые записи. Теперь же он нашел им применение.
– Это что? – Немврозов вертел в руках флешку.
– Это осиное гнездо. Сделай так, чтобы осы вылетели и искусали друг друга. Сделай так, чтобы Шахес ужалил Мумакина, а тот вонзил острие в Лангустова, а Лангустов впрыснул яд в Шахеса и все вместе они изжалили Градобоева. И чтобы в конце концов их клубок распался. Чтобы они, проклиная друг друга, разбежались и увели от Градобоева своих сторонников. Чтобы Градобоев, когда начнет собирать толпу, недосчитался половины и его таранный удар на Кремль обессилел. Пусть все эти оппозиционеры, как строители Вавилонской башни, загалдят, залопочут, заверещат каждый на своем языке и разбегутся. И Вавилонская башня оппозиции рухнет.
– Великолепно! – воскликнул Немврозов, пряча флешку. – Мы разворошим осиное гнездо, и они изжалят друг друга. Но скажи, Чегоданов понимает, какую работу мы делаем для него? Он умеет быть благодарным? Когда он победит на выборах и станет президентом, он вспомнит о нас? Он сделает тебя главой президентской Администрации? Он назначит меня директором телеканала?
– Он умеет быть благодарным. Ты станешь директором телеканала.
– Он говорил?
– Говорил.
– Он не ошибется, поверь. Я буду мочить всех его врагов. Буду превращать их в уродов, в животных, в отвратительных гадов и насекомых. Но главная цель канала, как ты говорил, – это выстраивать образ новой России. России Чегоданова. Мы создадим ему образ великого правителя и преобразователя. Мы вернем России вождя. Мы ответим на запрос глубинного русского сознания, требующего вождя и заступника, духовного лидера и пророка. Мы станем создавать культ Чегоданова. Народ узнает о его сокровенном замысле возродить великую империю. Создать великое государство. Оснастить это государство могучей идеологией. Собрать выдающихся художников и мыслителей, дипломатов и духовидцев. Мы вернем России образ мистического царства, которое предлагает гибнущему миру спасение. И в центре всего Чегоданов. Ты думаешь, он пойдет на это?
– Он уже пошел.
– Замечательно! Ты великий человек, Андрюша. Мы два великих человека, и вместе мы непобедимы!
Они простились, и Немврозов, восторженный, артистичный, исчез в гримерной среди блеска зеркал и нежного лепета женщин.
В Москву пришли весенние оттепели, туманы, мокрый снег, с падениями сосулек, черной жижей под скользящими колесами, с прозрачными каплями на проводах и деревьях. Медленный вялый пар сочился из сырых дворов и подворотен. Казалось, Москва испаряется. Таяли в мокром небе сталинские высотки и ампирные особняки. Уплывали в туманы, словно призраки, мосты и монастыри. Словно огромные цветные леденцы, плавились стеклянные банки и супермаркеты. В ночном небе размыто и жутко пламенели английские надписи реклам, похожие на зарево пожаров.
Градобоев собрал в своем штабе Координационный совет оппозиции для обсуждения предстоящего «Марша миллионов». В просторной комнате за овальным столом восседал сам Градобоев, бодрый, радушный, не вождь, не лидер, а гостеприимный хозяин. Вокруг него расселись соратники. Мумакин, вальяжный, с крепким лбом, твердым взглядом неутомимого борца и мыслителя, наследника великих «красных» традиций. Подле него поместился Шахес, маленький, верткий, с насмешливыми и настороженными глазками, которые, казалось, мерили расстояние от каждого из присутствующих до двери, сквозь которую, в случае опасности, можно было бы улизнуть. Лангустов, с изможденным, в складках и рубцах, лицом революционера, узника, мучительного эстета, отчужденно и небрежно оглядывал своих соседей. Так оглядывают пассажиров, случайно оказавшихся в одном с ним купе. Прямо, расправив плечи, сощурив холодные, жестокие глаза, сидел Коростылев, который, обменявшись рукопожатиями со всеми приглашенными, достал чистый платок и отер руку. Тут же восседала Паола Ягайло с зелеными глазами русалки, обнаженными плечами светской львицы и пленительной улыбкой, предназначенной прельщать, искушать, очаровывать. Все они, преодолев антипатии, биологическую неприязнь, усмирив гордыню, явились на зов Градобоева, признав за ним временную роль предводителя, кумира бурлящих толп, в которые каждый согласился привести своих сторонников.