– Значит, здесь не найти отгадки?
– Здесь многое можно понять.
– И что это «многое»?
– Нас соединила с тобой судьба. И это не случайно. Что-то соединилось там, в невидимой предстоящей нам жизни, что-то огромное, важное, цветущее. И поэтому ты сел в один со мной самолет, я подошла к тебе на танцплощадке, ты вернулся ко мне из Сан-Педро, из этой страшной красной зари, и мы оказались в океане у плывущего зеленого дерева. Пока мы будем вместе, невидимое, огромное, чудное, поджидающее нас в другой жизни будет цвести, хранить от напастей множество людей, живущих на этой земле. Быть может, вон тех военных за соседним столиком, которые пьют вино и завтра отправятся на фронт. Или вон тех двоих, он – в шарфе, она – с голубыми седоватыми волосами, у которых, наверное, нет детей, и они очень друг к другу привязаны… Но стоит нам разлучиться, как там, в невидимой жизни, что-то сломается, рухнет какой-то свод, какая-то крепь, и здесь, на земле, наступит огромное горе. Может, случится большая война. Или упадет на землю комета. Или рухнет храм Василия Блаженного. Или растают все льды и зальют половину планеты. Мы должны это знать и быть вместе. Беречь друг друга. Там, в деревне, куда ты меня повезешь, мы станем не просто жить, а за всеми лесами, снегами будем хранить благодать и покой земли.
– Я это знаю, любимая. – Он положил свою руку на ее тонкие пальцы, и они сидели, слушая сладостную тягучую музыку, изливавшуюся из невидимого ковша. Из золотого изогнутого саксофона, прижатого к фиолетовым негритянским губам.
Саксофон смолк. Наступила минута тишины. А потом вдруг ударила слепящая, яростная музыка, брызгающая и сверкающая, словно солнечный фонтан. Эстрада озарилась. Вдоль нее по бордюру, догоняя друг друга, побежали мигающие радостные огоньки. Вспыхнули прожектора. В их перекрестье, в круглое озерцо яркого света ступил блестящими башмаками вылетевший из-за эстрады конферансье, маленький, в черном фраке, в галстуке-бабочке, в круглом комичном котелке, с огромными белоснежными манжетами, в которых сверкали фальшивые изумруды. Это был радостный желтолицый китаец с черными зачесанными височками и улыбающимся ртом, где было тесно от налезавших один на другой зубов. Его встретили аплодисментами, радостными свистками, а китаец раскланивался во все стороны, снимал и надевал котелок:
– Добрый вечер, сеньоры!.. Добрый вечер!.. Надеюсь, в этот вечер, счастливый для вас, вы станете еще счастливей!.. Молодой станет еще моложе!.. Богатый еще богаче!.. Влюбленный еще влюбленней!.. – Он вертелся, забавно кривлялся, источал жизнелюбие, окруженный электрическими светляками, топтался в луже света, расплескивая лакированными штиблетами яркие брызги, которые тут же превращались в музыку, в искрящиеся вспышки звука, и все тянулись к нему, хлопали и свистели.
– Мы рады нашим гостям!.. Рады тем, кто приходит к нам каждый вечер!.. И тем, кто приходит каждую неделю!.. И тем, кто заглядывает сюда только раз в год!.. Особенно мы рады гостям, которые здесь впервые… Обещаю, они почувствуют, что такое настоящий праздник, настоящая музыка, настоящая красота!.. – Он выделывал ногами кренделя, принимался тарабанить чечетку, вертелся волчком на одном каблуке, похлопывал себя по впалой груди и бедрам. – Мы рады видеть героических военных, которые, рискуя жизнью, защищают нас от проклятых гринго, заставляют уважать никарагуанскую шляпу Сандино!.. – Китаец содрал с себя котелок, изобразил указательным и большим пальцами взведенный курок, выстрелил куда-то вверх, а потом протянул маленькие ручки с изумрудными запонками к сидящим за столиком военным: – Танец для вас, компаньерос!.. – И военные захлопали ему благодарно.
Фонтаны засверкали ослепительней и нарядней. Вспышки прожектора бешено забегали по залу. На эстраду с топотом высоких каблуков, выталкивая вперед сильные, красивые ноги, сгибая в круглых коленях, вынеслись четыре женщины, восхитительные, глазастые, с алыми хохочущими ртами, пышногрудые, с белизной голых плеч. Они были одеты в пышные зеленые юбки, которые вдруг разом начинали волноваться, как прибой. Под ними открывалась пенная кружевная белизна, и из этой белизны, словно из плещущей волны, появлялись обнаженные сильные бедра, выпуклые, бурно дышащие животы. Красавицы громко топотали, подымали локти, открывали подмышки, поворачивались. Становились видны их гибкие подвижные спины с гуляющими лопатками, с влажным страстным желобом, куда залетал ртутный луч, проливался в глубину ходящих ходуном юбок. Освещение менялось, становилось сиреневым, нежно-голубым. Женщины одевались сверкающей чешуей, были сотворены из вод, из лунных и солнечных бликов. Превращались в летящий косяк играющих морских див, вылетающих из глубины вод на поверхность. Открывалась на мгновение чудесная обнаженная грудь, сверкала, словно отражение луны, круглая ягодица, смеялся страстно жадный, требующий поцелуя рот. Пронеслись, как морские сирены, с трепетом плавников, с женскими великолепными головами. Канули, словно нырнули в глубину, оставив после себя гаснущие всплески музыки и неистово хлопающий зал.
– Как чудесно, – восхищалась Валентина. – Как чудесно прощается с нами океан…
Конферансье-китаец вынесся на эстраду, раскланиваясь, смешно гримасничая, всем видом показывая, что это он – дрессировщик прирученых морских животных, которые сейчас, невидимые, плещутся в дельфинарии, получают в награду за номер серебряных рыбин.
– Любезная публика! – закричал китаец писклявым голосом лилипута. – Счастлив сообщить, что среди нас есть благородные и желанные гости, приехавшие из Панамы. – Он прижал к смеющемуся рту сразу обе ладони, посылая воздушный поцелуй в зал, пожилой чете. Старый господин в шелковом шарфе радостно встрепенулся, благодарно поклонился, а его седая подруга тронула его нежно за локоть. Было видно, как сверкнули кольца на ее сморщенной руке. – Для вас, сеньор и сеньора, наш подарок!..
Музыка обрушилась так, как рушится жаркий огненный ливень, падая на вскипающую пузырями землю. В эти звенящие струи, в стеклянные столбы летучего огня и света, выскользули четыре танцовщицы, все в прозрачно-зеленом, гибкие, вьющиеся, пропускающие сквозь себя томную волну вожделения, изнемогающие от избытка страсти, неутолимых женских сил. Обвивали одна другую длинными, отливающими блеском руками. Нежно и жадно касались губами, выступающими под прозрачной кисеей сосками, глазированными упругими бедрами. То стелились по земле, словно быстрые, юркие ящерицы. То замирали, наклонив иссиня-черные, с хохолками прически, похожие на висящих головами вниз хамелеонов, которые меняли окраску от страстно-золотого до потаенно-лилового. На их хохолках, как на тонких рожках улитки, зажглись огоньки. Метались в танце, оставляя в воздухе гаснущие следы, как светлячки в ночном синем воздухе. Это были колдуньи гор, женщины-оборотни каменистых ущелий, волшебницы тропических зарослей, покрывающих склоны вулканов. Кидали в зал горсти самоцветов, извлеченных из неостывших огненных расселин земли. Звали к себе, бесстыдно и сладострастно приподымая ладонями полные груди, оглаживали животы с темными углублениями пупков, прикрывали раскрытыми напряженными пальцами выпуклые, под тонкой тканью, лобки. Кинулись друг к другу, превращаясь в жадный клубок бирюзовых, сплетенных змей, и пропали, словно ушли в глубь горы, превратились в зеленую жилку руды, в струйку бирюзовой слюды.