Зал грохотал, аплодировал, топал ногами. Пожилая чета из Панамы, растроганная, бережно поцеловалась.

– А это с нами простились Кордильеры, духи гор и лесов. – Валентина ликовала, ослепленная красотой и блеском румбы. Порозовела, восхищенно сияла глазами.

Китаец, успевший прицепить на лацкан фрака огромный красный цветок, появился на эстраде, как факир, создающий из ничего и убирающий в никуда расцвеченных красавиц.

– А сейчас, почтенная и благородная публика, с особой радостью приветствую двух наших гостей, явившихся в Никарагуа из великого Советского Союза, который говорит гринго: «Стой!» – и показывает из-за океана свои ракеты. Этот подарок мы отсылаем вместе с вами, – китаец обратился к Белосельцеву и Валентине, – отсылаем и вашей стране, ее народу и армии. – Китаец прижал ладони к цветку, показывая, что это цветок любви вырастает прямо из сердца. Кланяясь в ответ, Белосельцев заметил, как рукоплещут ему военные и простолюдины за дальними столиками в неказистых рубахах и футболках и как насторожились, насупились гости из респектабельных буржуазных кругов, которым было не по пути с сандинистами.

Китаец топнул ножкой, превращаясь в световую исчезающую спираль. И такое обилие света хлынуло вдруг на эстраду, такая яростная лучезарная музыка, словно разом взошло накаленное белое солнце и в его ликующий свет ворвались, влетели волшебные птицы. Ворохи цветастых плюмажей. Распущенные, как радуги, хвосты. Бриллиантовые хохолки, которые трепетали на восхитительных женских головках, а те поворачивались на длинных стройных шеях, переходящих в тугие плечи, выпуклые сильные груди, стройные ноги, что неустанно, яростно топотали. Разом отлетали в стороны, разом сгибались в коленях, разом отводились назад, и тогда казалось, что птицы парят, не касаясь земли. Четыре пернатые дивы вдруг разом поворачивались худыми гибкими спинами, за которыми волновались огромные плещущие хвосты. Женщины исчезали, а вместо них трепетали четыре огромных веера, посылали в зал тайные любовные знаки, трепетали в любовной истоме, сыпали снопы разноцветных лучей. Четыре бабочки опускались на сцену в огненных кольцах, в лазурных и изумрудных узорах, в пульсации нежных чувственных крыльев. Четыре перламутровые раковины раскрывали розово-зеленые створки, отражая переливы вод и небес. И вновь, как чудо, рождались красавицы, их прелестные груди, обнаженные, в жемчужных ниточках шеи, нетерпеливые бедра, дрожь от которых передавалась в пернатые ворохи, в драгоценные прически, в бриллиантовые лучистые звезды. Они танцевали любовный танец, страстно сталкивались, ударяя друг друга грудью. Разлетались в разные стороны, посылая в зал летучие спектры. Сходились, превращаясь в огромный, стоцветный ворох, откуда сверкали глаза, улыбались пунцовые губы, выплескивались белоснежные руки. Танцовщицы разом исчезли, и зал только ахал, задыхался от криков, и, казалось, под потолком качается, медленно опадает волшебное павлинье перо.

– Так простилось с нами никарагуанское небо, – сказала Валентина. – И солнце, под которым нам суждено было увидеть друг друга…

Когда покидали варьете, выходя в бархатную теплую ночь, Белосельцев подумал: там, в неведомых русских снегах, в избе с замороженными оконцами, вдруг пробежит по морозным узорам ночной тихий сполох, слабо зажгутся ледяные переливы и радуги, и они вспомнят эту теплую ночь, ночное дивное солнце, танцовщиц, подаривших волшебный полет жар-птицы.

Он отвез ее на виллу Сесара, еще темную, без хозяина, едва мерцавшую стеклами. С далеких ночных холмов ровно, тревожно дул ветер, и не гасло темно-синее далекое небо. Он нашел под камнем заветный ключ. Повел ее вокруг дома на открытую в сад веранду, где стояла широкая качалка, а в деревьях, над газоном, в цветах безмолвно летали светлячки, капали мягкой гаснущей зеленью. Весь сад был обрызган мигающей зеленоватой капелью.

Они уселись рядом в качалку. Он обнял ее. Качалка наклонилась, стала мягко, медленно опрокидываться, все ниже и ниже, вокруг легчайшей оси, пропущенной сквозь мироздание, оставляя где-то высоко над ними перевернутые кроны сада, темную росистую землю, туманные размытые звезды. Они проскользнули по незримой дуге на другую, солнечную половину земли, ослепли от горячего света и снова вернулись в ночь, в сад, в замирающее колыхание качалки. Лежали рядом, медленно обретая зрение, слух, дар речи.

– Знаешь, что я хочу, когда мы окажемся с тобою в деревне?

– Что, милая?

– Чтобы у нас родился ребенок, наш красавчик, среди румяных снегов и сосулек…

Он забывался, прижимая к груди ее руку. А очнулся от того, что лучистая ось, проходящая сквозь спящие глаза и дальше, в обе стороны, в бесконечность, тонкая лучистая спица качнулась и дрогнула, отклонилась и вновь возвратилась на место.

– Что это было? – Он приподнялся в качалке, ловя замирающий, уходящий в недра толчок.

– Здесь это случается. Землетрясение, очень слабое. Земля живая, беременная. В ней ребенок…

Он боялся пошевелиться. Видел лучистую, проходящую сквозь мироздание ось.

Он отвез Валентину в Линда Виста на виллу. Обещал утром выкупить в «Аэрофлоте» билеты и после обеда приехать к ней. Светил ей фарами, пока она шла по дорожке в своем новом платье, поворачиваясь к нему и маша рукой. На часах была половина десятого. Можно было ехать к резиденту в посольство.

Глава двенадцатая

Здание посольства утопало во тьме, слегка подкрашенное зеленоватой глазурью светившего сквозь кроны фонаря. Машин на стоянке не было, все сотрудники давно отдыхали, и Белосельцев усомнился, дожидается ли его в столь поздний час резидент. Нажал кнопку переговорного устройства при входе. И сразу был впущен дежурным, строго кивнувшим сквозь непробиваемое смотровое стекло.

Полковник Широков встретил его усталым рукопожатием. Его бесцветное лицо казалось изведенным – то ли от смертельной усталости, то ли он неведомого недуга, которым начинают страдать европейцы, поселившиеся в тропиках по соседству с экватором. В воздухе, душистом и благовонном, рассеяны бесчисленные ядовитые частицы – цветочной пыльцы, болезнетворных грибков, тлетворных остатков мертвой флоры и фауны, которые с кипящими ливнями и вулканической пылью образуют настой, медленно, как кислота, растворяющий органы европейца. В комнате было душно, накурено. Бумаги на столе под лампой казались желтыми, словно болели малярией.

– Кондиционер вышел из строя, будь он неладен… Подымемся на крышу, в солярий… Там вольно дышится и никто не будет мешать…

Они сидели на плоской крыше в плетеных креслах, среди вершин посольского сада, обдуваемые чудесной прохладой. Сквозь черные перья поникшей пальмы и пышные иглы сосны город мигал подслеповатыми огоньками, словно его посыпали конфетти. Неподалеку, подсвеченный, мучнисто-белый, с голубизной, возвышался собор. За ним моргала далекая красная реклама. Невидимые машины пробирались по узким улицам, рассылая блуждающий, отраженный от фасадов свет.

– Я ознакомился с вашим донесением, Виктор Андреевич, шифровка ушла в Центр. Должен вас поздравить с ценной информацией. Она ляжет в основу аналитической записки, которую мы начали готовить. Мы согласны с тем, что оборона побережья, особенно в районах, где сосредоточены стратегические запасы топлива и имеются пирсы для сухогрузов, крайне недостаточна. Мы даем рекомендации на дополнительную поставку береговых зенитно-ракетных комплексов и скоростных патрульных катеров. Но, конечно, по-прежнему, к великому раздражению Ортеги, возражаем против переброски с Кубы полка «МиГов», что может быть расценено как подготовка атаки на Гондурас…