Демьян Горьянов, довольный, что его врага Ягуна поставили на место, заржал. Цветы на окне сразу завяли, да и сам смех звучал кошмарно. Окажись случайно за дверью не знакомый с Горьяновым лопухоид и спроси кто у него: «Что это было, Бэрримор?» – он с вероятностью девяносто процентов заявил бы, что кто-то режет осла маленьким и тупым ножом.
Медузия подошла к Горьянову и посмотрела на него своим ужасным взглядом, от которого люди некогда превращались в камни.
– Демьян! Немедленно вынеси Гуго Хитрого из класса! Гуго, стыдись! Кому ты помогаешь?
– Я не виноват! Меня взяли в плен вместе с обложкой! – оправдываясь, заявил Гуго.
Время мало-помалу истекало.
– Песок! – громко произнес Поклеп и, ничего больше не добавляя, показал на часы.
– Ага! Я готов, – заявил Ягун.
– Я тоже! – сообщила Склепова. – А первому, кто сдаст, оценка выше не будет? Нет? Так я почему-то и думала.
Все заторопились. Даже Семь-Пень-Дыр, едва таская ноги, пополз сдавать работу. На его зеленом лице было глубокое чувство удовлетворения. Видно, он получил от духа необходимые ответы и теперь размышлял, как им расстаться по-хорошему. Мало-помалу стопка тестов на столе Медузии росла.
Последним со своего места, дописывая что-то на ходу, поднялся Жикин. Его лист лег на стол к Медузии одновременно с тем, как последняя песчинка скользнула в нижнюю половинку песочных часов.
– Все сдали? Время вышло. Я предупреждала, – сурово сказала доцент Горгонова.
– Шурасик не сдал! – наябедничала Верка Попугаева.
Отличник сидел за столом, тупо уставившись в пространство. Удивленная Медузия взяла его работу. Лист был заполнен едва ли на треть, и из отмеченных ответов не было ни одного верного.
– Шурасик! Что с тобой? Для тебя же этот тест просто тьфу! – воскликнула Великая Зуби.
Шурасик встал, уронив стул, и поплелся к выходу. Случайно увидев свое отражение в круглом зеркале, он закричал и разбил стекло, порезав руки. Затем с воплем: «Отдай мое тело!» – накинулся на изумленного Гуню Гломова и принялся колотить его по голове окровавленными руками.
Циклопы, спешно вызванные Поклепом, увели Шурасика в магпункт. За ними, очень встревоженная, шла Медузия. Осмотрев Шурасика, Ягге нашла у него тяжелое психическое расстройство. Он не помнил даже своего имени, а лишь грыз себе руку, кричал, что его обманули, и требовал позвать к себе какого-то мерзавца, крича, что убьет его.
– Перезанимался! – решила Ягге.
Новость, что Шурасик, лучший ученик Тибидохса, завалил тест Теофедулия, потрясла всех. Зато Жикин, от которого никто ничего не ожидал, прошел тест с блеском и набрал высший возможный бал.
Дядя Герман сильно пнул диван и, ушибив пальцы, запрыгал на левой ноге.
– Эй ты, манекенщик! Немедленно вылезай, хамская рожа! Не буди во мне зверя! – крикнул он.
Под диваном упорно молчали – лишь доносилось затравленное сопение.
– Халявий, вылезай! Ты мне нужен для серьезного разговора!
– Не вылезу! – пискляво отвечали из-под дивана.
– Я тебя шпагой нашарю!
– Не нашаришь! Так и буду сидеть в своей норке! Сам с собой разговаривай, братик! – снова ответили из задиванья.
В комнату вошла тетя Нинель. Она бережно несла тарелку, на которой лежала отварная курица. Курица была так обсыпана петрушкой, что казалась небритой. Кроме того, в спине у курицы злодейски торчала двузубая вилка.
– Германчик, стоит ли так переживать? Эдуард Хаврон утверждает, что переживающий человек без сахара поедает свои нервы, – промурлыкала тетя Нинель.
– Перестань цитировать этого идиота! Я его прикончу! – сквозь зубы процедил председатель В.А.М.П.И.Р.
– Хорошо, Германчик, не буду!.. Кстати, я не рассказывала? Эдуард Хаврон говорит, что он не боится смерти, а боится безденежья. И еще он говорит, что мой большой вес – это не наказание, а награда за голод в прошлой реинкарнации, – как зомби, откликнулась тетя Нинель.
– А-а-а-а! Еще одно упоминание о Хавроне, и следующая реинкарнация наступит для него уже завтра! Я гарантирую!
– Герман, не угрожай! Это низко. Мальчик – круглый сирота. У него нет ни мамы, ни папы! А у твоей секретарши есть родители? Хотя, судя по уровню ее интеллекта, ее только вчера сняли с горшка! – решительно сказала тетя Нинель.
Она села в кресло и, уставившись на тарелку, убежденно забубнила:
– Курица, твоя биологическая энергия перетекает в меня! Ты отдаешь ее мне без остатка! Я становлюсь сильнее, активнее, моя кожа молодеет! Отдай же мне все без остатка, курица, без обиды и зависти, и в следующем своем рождении в награду за свое великодушие ты родишься китом!
Дурнев раздраженно уставился на жену. Тете Нинель стало неуютно в кресле.
– В чем дело, Герман? Отвернись! Ты портишь мне биополе! Эдичка Хаврон называет это эстетическим насыщением. Хотя нет… Эстетическое насыщение – это когда просто смотришь глазами на красиво приготовленную еду. То, что я делаю сейчас, – биологический энергозабор. Мы с Айседоркой и с Эдичкой ели так молочного поросенка. Поросенка съел Эдичка, а всю его энергию забрали мы с Айседорой.
– Слопал поросенка? Один?
Тетя Нинель потвердила этот факт кивком.
– Эдичка был так любезен, что вместе с поросенком потребил твою, Германчик, черную зависть, которая отравляла мне жизнь. Он мне так и сказал.
– КАК? – растерялся Дурнев.
– Да-да, Германчик, не спорь! Все эти годы ты завидовал, что я такая большая, такая цветущая, а ты тощенький и зеленый, как дохлый крокодил. Ты скрыто комплексовал, ты расстреливал меня энергией своей черной зависти, и я стала набирать вес!
– Жрать надо меньше!
– Еда тут ни при чем. Я толстела, потому что мой организм только весом мог защититься от твоей вампирской ненасытности! Это ты сделал из меня динозавра!..
Тетя Нинель всхлипнула и, жалея себя, смахнула с глаза невидимую миру слезу. В кулаке у нее была зажата куриная ножка. Дурнев растерянно остановился рядом, переминаясь с ноги на ногу. От женских слез он всегда приходил в то же состояние, что и большая собака, а именно совершенно терялся. Ему хотелось выть и бегать вокруг.