Нет, помощь своих может оказаться медвежьей услугой.
Мчаться самому в Волноваху, чтобы успеть предупредить местный гарнизон о налете махновцев на станцию? Кто ему сменит коня? Где? За какие деньги? Да и нечем у него отбиться даже от маленького разъезда казаков или махновцев. Даже пистолета нет.
Кто-то осторожно тронул его за плечо. Оглянулся: на него смотрел своими выцветшими, по-собачьи печальными глазами русский немец Карл Иоганнович Доренгольц. Он, конечно, слышал сообщение Миронова, но ничего понять не смог.
– Мне кажется, что вы настроены против махновцев? – сказал он.
– Даже очень.
– И что вам нужно, чтобы одержать верх?
– Увы, Карл Иоганнович, то, чего ни у меня, ни у вас нет, – сказал Кольцов. – Оружие, проводник, сменные лошади.
– И тогда вы устроите им хорошую вздрючку?
– Да.
– Пойдемте.
Он повел Кольцова во флигель. Подошел к лестнице, ведущей наверх, подлез под нее и, вцепившись сухими, скрюченными руками в край доски, прибитой с обратной стороны ступеней, оторвал ее. Доска со скрипом отошла, открыв узкий зев. Это был некий тайник. Затем Доренгольц оторвал еще одну доску и лишь после этого позвал Кольцова в темный угол.
– Берите! – сказал он.
Изогнувшись, Кольцов пошарил руками и вытащил из темноты французский ручной пулемет Шоша с полукруглым магазином, двумя ухватистыми рукоятями и очень длинным затвором. Кольцов был неплохо знаком с этим оружием: пулеметы Шоша он помнил еще с Великой войны. Довольно капризное – в неумелых руках – и недостаточно скорострельное устройство, но зато легкое: менее девяти килограммов. За пулеметом последовал мешок с полудюжиной запасных снаряженных магазинов.
– Сыновья припрятали, – сказал старик. – Пошарьте там пониже, это еще не все.
Через некоторое время у ног Павла лежала сумка с двумя десятками осколочных гранат Милля и несколько длинноствольных револьверов Лебеля с запасом патронов. Кольцов готов был расцеловать седовласого хозяина усадьбы. Но вид у того был строгий и деловой.
– Я хотел использовать это сам, – сказал он. – Но махновцы заходили по одному, по двое… Это была бы не полная месть. И кроме того, они так похожи на обыкновенных мужиков, тех самых, для которых я строил больницу и школу… Нет, я не мог.
Глаза старика, казалось, утратили сумасшедшинку.
– У меня осталось десятка два золотых червонцев, – сказал он. – На эти деньги можно сменить лошадей и, главное, взять в ближайшем селе двуконную бричку. Видите ли, линейка у вашего товарища с оглоблями, на одного конька… Мало нам будет тяги.
– Нам? – удивился Кольцов.
– Ну вам, мне, ему, – объяснил Доренгольц.
Но Миронов, услышав, что и его зачисляют в компанию, закричал:
– Я этому товарищу не товарищ! Я сам по себе! Я в другую сторону! Не ввязывайте меня в это дело!..
Он выбежал во двор, к своей линейке, вскочил на нее и уже замахнулся концами вожжей на лошадь, намереваясь погнать прочь от усадьбы. Но выскочивший вслед за Мироновым Кольцов схватил лошадь за уздцы.
– Постойте же, граф! Речь идет о человеческих жизнях!..
– Во-первых, я не граф! И вообще, я ничего не знаю! – продолжал кричать Миронов, брызжа слюной. – Всю войну речь ведут со мной о чужих жизнях! Почему никто не подумает о моей! Всё! Я уезжаю в тихие края!.. Вы уже заставили меня однажды помочь вашим товарищам, хватит! Я не большевик и вообще не политик! У меня мирная профессия!..
– Швайген! – закричал вдруг по-немецки Доренгольц: когда он бывал в сильном нервном возбуждении, то перемежал русские и немецкие слова и даже целые фразы. – Молчать! Зи ист айне зельбстштухтер! Да-да! Вы эгоист! Дер шмутц! Дерьмо! Слушайте господина офицера!
– Какой он господин офицер! – возмутился Миронов. – Обыкновенный красный командир, а если точнее – чекист!
– Их вайст нихт! Пусть он будет и красный! Но он – офицер!
Нечесаные седые волосы Доренгольца упали ему на лицо. Белесые глаза налились алой бычьей мутью, казалось, он вот-вот схватит один из револьверов и разрядит его в «графа». Он вновь превратился в полновластного хозяина имения, который собственными нервами, потом и кровью, не щадя людей, налаживал в этих диких степных краях образцовое хозяйство и внедрял в сознание вольных запорожцев столь необходимый «орднунг» – порядок.
– Мы поедем вместе! – сказал Доренгольц. – Я провожу вас до границ своей земли. Это верст десять. Зато оттуда будет прямая дорога до Волновахи… Я вам все расскажу. Да-да, я расскажу, к кому вы сможете обратиться в пути за помощью и чей дом вам лучше объехать стороной.
Вся эта сцена разыгралась мгновенно, и Кольцов наконец перевел дух, уяснив, что все устраивается не самым плохим образом. Но при всем при этом он понял, что должен действовать решительно и показать Миронову свою власть, иначе от него в пути можно ожидать немало неприятных сюрпризов.
– Я реквизирую вашу упряжку вместе с вами, – сказал он Миронову. – Вас назначаю ездовым.
– Подчиняюсь грубой силе, – обреченно ответил Миронов. – Но всем нам не хватит места.
– Тогда выбросим этот большой чемодан.
– Это нельзя. Тут мой профессиональный инструмент. Иностранное производство, выплачены большие деньги…
– Что за инструмент?
– Рулетка, – потупился Миронов. – Красное дерево, лак! А какая раскрутка!..
– Я надежно ее спрячу, – проявил снисходительную доброжелательность Карл Иоганнович, он уже начинал догадываться о профессии Миронова. – Давайте!.. – И потащил чемодан во флигель.
– Но какой идиот заставит меня снова оказаться здесь! – почти жалобно прокричал вслед Доренгольцу Миронов. – Ферштейн, герр Доренгольц?
Вскоре они выехали с заросшего двора. Конек Кольцова бежал на привязи. Карл Иоганнович надел широкополую шляпу, прикрыв свои седые космы. Со стороны это выглядело деловой поездкой коммерческих людей по торгово-обменным делам. Обычное на юге дело. Кольцов по этому случаю тоже напялил какой-то картузик, который еще с довоенных времен завалялся во флигеле.
Лошадка «графа» бежала достаточно резво, везя линейку с увесистой поклажей и тремя ездоками. Но это было только начало. Впереди еще около сотни верст, которые лошадке сдохнуть, но не выдержать.
Между тем счет времени шел уже даже не на часы…
Одно утешало Павла: скоро наступят сумерки и ночь скроет их. Более того, темнота уравняет их в скорости передвижения с махновцами. А они, наверное, уже тоже выехали к Волновахе. Начинался бег наперегонки!..
Едва Миронов покинул Гуляйполе и выехал с поручением в имение Доренгольца, как махновцы начали торопливо собираться в дорогу. То один, то другой парубок исчезал в стоящем на выгоне амбаре – и вскоре оттуда вместо расхристанного анархиста в расстегнутой до пупа рубахе, в заломленной на затылок кубанке появлялся красноармеец в буденовке или фуражке со звездой, в солдатской рубахе с каким-нибудь нарукавным знаком, иной раз с красными «разговорами» на груди, в синих или красных шароварах конника. Объявился и «командир» с нарукавной звездой на клапане, весь перепоясанный ремнями, – батькин любимец Михась Колесник.