– От яка штука пулемет! И не стреляет, а с ног валит!
– Ты ж из меня горбатого сделал, – с натугой сказал Валерик из лопухов. – Разве ж так культурно – по хребтине?
– Извинения прошу, – сказал ястребок. – А разве культурно бить товарища командира в грудя? Там же все порането-перешито.
– А я откуда знал?
– А у меня шо, было время на медицинский разговор?
Иван, наконец, распрямился, не вставая с земли. Выкашлял на ладонь несколько «червячков» крови. Вытер руку о траву. Привстал, покачиваясь. Ощупал грудь, где находился самый крупный шрам.
– Чего там? – спросил морячок уже с сочувствием.
– Там ребра. Плохо срослись. Ты чего полез ее хватать? – спросил Иван.
– А чего, нельзя?
– Да мы ж сосватаны, дурень!
– Сосватаны? Кого? Как? Мне Климарь совсем другое сказал про нее! Он такое сказал… Да я ему ноги вырву и спички вставлю!
– Это вряд ли. Климарь на месте? – спросил Иван у своего помощника.
Попеленко огляделся. Насытившийся объедками Буркан сидел рядом и глядел на всех веселыми, довольными глазами.
– Собака тут, – сказал Попеленко и посмотрел на своего отпрыска. – А сам?
Васька виновато шмыгнул носом и тут же получил добрый подзатыльник.
– Где ж твоя дисциплина? – спросил Попеленко. – Вот учу патрулювать – все без толку!
Васька стремительно ринулся с пустыря, расталкивая глухарчан, которые, увидев разговаривающих Ивана и Валерика, решили, что все идет как надо, по сельским законам ссор и примирений.
– А Семеренков? Тося? – спросил Иван.
– Та я ж до вас побег! – Попеленко чуть не плакал. – Сам погибай, а командира выручай!
Лейтенант с трудом сделал несколько шагов.
– Обштопали меня, как щенка, – сказал он хрипло.
Он приходил в себя. Васька уже несся навстречу:
– Бабка Тосю вашу домой повела.
– А батько?
– Чей батько?
– Не твой. Гончар!
– Нема.
– А забойщик?
– И Климаря нема.
Иван, уже почти бежал, тяжело дыша и оглядывая все вокруг. За ним Валерик. За Валериком трусил Попеленко, нагруженный пулеметом и карабином. За Попеленко Васька. За Васькой, помахивая хвостом, Буркан.
– А ты куды? – обернулся к Ваське Попеленко. – Беги запрягай.
Глухарчане, толпившиеся у стола, смотрели вслед, не понимая, то ли продолжать гулянку, то ли попридержать свои здоровые намерения. Все чувствовали, что случилась более крупная неприятность, чем драка двух парней.
– Де ж Серафима? Ведь недоругались! – говорила Кривендиха Тарасовне.
– Чого доругиваться? Хлопцы уже помирились, и вам треба выпить разом, як положено!
Глумский, подвыпив, сидел, угрюмо глядя в стол.
– Все, – он встал. – Гулянка закончилась, получили полное удовольствие.
В это время вылез из-под стола плачущий от обиды Гнат.
– Ой, Гнат, – сказала Кривендиха. – Забыли про тебя. Не покормили по-человечески. Садись!
Гнат сел и понял, что он обладатель огромного количества недоеденного. Взял кусок хлеба, колбасы и замычал. Пел что-то веселое, но грязные слезы еще не успели высохнуть на лице взрослого ребенка.
Серафима усадила Тосю на скамейку у стены хаты.
– Ну, шо такая напуганная? Мой дед молодой был, ой! Хто глянет на меня, сразу в драку, чистый петух. Десять разов сватался, а дрался – не сосчитать.
Тося сидела прямо, глядя перед собой. Она была все в том же платьице, шов которого слегка разъехался на боку, и запылившихся на току городских туфлях. В сарае призывно и хрипло от натуги мычала корова.
– Господи, Жданка небось не поена – не кормлена, – спохватилась Серафима. – Где тут у вас все? Лушпайки есть? А высевки? Щас запарим, щас! – она принялась растапливать летнюю печь. – Ой, краля моя, як же ты с хозяйством управляешься?
Когда Серафима, раздув печь, подняла голову, она увидела, что Тося, уже в старом сером платке, в рабочем халате, в стоптанных, с обрезанным верхом сапогах, несет в сарай полное ведро. Смуглая жилистая рука девушки напряглась, выдавая и силу, и сноровку.
Рев коровы перешел в сопение и тяжелые вздохи пьющего животного. Тося поощряла кормилицу ласковыми, похожими на ответное мычание, звуками.
– Будет хозяйка, – сказала бабка.
Они стояли на краю села, отсюда начинался Лес. Малинецкая дорога рассекала деревья и исчезала в гуще стволов и листвы. Лейтенант приходил в себя после бега.
Васька подогнал Лебедку стоя, крепко уперевшись босыми ногами в днище кузова.
Иван, наконец, отдышался.
– Слушай, никто в село не приходил, – сказал Иван Попеленке. – Откуда она узнала, что передать Климарю? Ведь что-то сказала… он же перед тем сидел за столом, как все. Не спешил! И вдруг – пошло-поехало!
– Нема розумного ответа, – сказал ястребок. – Тут шось не людского понимания.
Он посмотрел на Рамоню. Старец сидел на лавке у своей развалюхи, безучастный ко всему, уткнувшись подбородком в грудь. Редкие седые пряди падали на поросшие волосом уши. Не человек – часть пейзажа.
Попеленко подошел к долгожителю.
– Рамоня, ты не чуял, тут двое не проходили?
– Спит, – сказал Валерик.
Неожиданно старец поднял голову.
На Попеленко смотрели два заплывших белой пленкой глаза и, казалось, видели все, что хотели видеть.
– Весь час хтось кого-то ищет, – сказал Рамоня. – Весь час! Село невеликое, а хто-сь кого-то ищет тай не находит.
– Совсем плохой дед, – вздохнул Валерик.
Они пошли к телеге.
– Глаз нема, а вухи есть, – сказал Рамоня вслед. – И шесть зубов.
Ястребки обернулись.
– Двое проходили, – сказал Рамоня. – Семеренков-гончар, а другой той, шо редко ходит, забойщик. Гончар не хотел идти, а той командовал. В Лес ушли. По дороге.
– Да ты шо, трошки видишь? – спросил Попеленко.
– Проживешь, скоко я, носом зачнешь видеть. И вухами!
– В Лес соваться за ними – смерть, – сказал Попеленко. – В Укрепрайон повел.
Он начал круто, со скрипом, разворачивать телегу. Иван вырвал у него вожжи.
– Вперед! – сказал он, хлестнув кобылу концами вожжей. – Соскакивай, Васька!