– Хотите выпить? – спросил седой.
– Да, – кивнул Горин.
Тот протянул ему плоскую фляжку.
– Виски.
– Спасибо.
Егор отвинтил колпачок, глотнул. При первом глотке он не почувствовал ничего, только что-то теплое наполнило его желудок. Зато второй глоток оказался удачнее. Он явственно ощутил крепкий вкус виски и обрадовался, когда теплый ком растекся по груди и дружелюбно толкнул его в голову.
– Пейте все, – сказал седой, наблюдая за ним в зеркало. – Полегчает.
– Дайте сигарету, – попросил Егор.
– Витя, – сказал седой.
Витя, чуть помедлив, обернулся с открытой пачкой «Мальборо». Горин с трудом вытащил сигарету, прикурил от протянутой зажигалки. Глотнул еще раз, щедрее, с бульком. Хмель приятно туманил голову, забирая остатки страха и примиряя с действительностью.
Сделав еще несколько глотков, Егор ободрился настолько, что смог выглянуть в окно и определить, что они едут уже по загородному шоссе.
– Куда мы? – спросил он.
– Вы там будете в безопасности, – сказал седой.
Егор ухмыльнулся.
– Откуда такая забота?
Он видел в зеркале прищуренный взгляд седого, но не боялся его. Поскольку как можно бояться человека, спасшего ему жизнь? Странно, что он сразу не понял этого со всей очевидностью, а продолжал до последнего отталкивать протянутую руку. Останься он один на том ужасном пустыре, кто знает, что с ним было бы сейчас.
– А вы против? – отозвался седой.
– Нет, – мотнул головой Егор. – Нет.
Он допил содержимое фляжки и потряс ею над ухом.
– Простите, но, кажется, я все выпил, – сказал он с виноватым смешком.
– На здоровье, – отозвался седой.
Они неслись по шоссе, слегка покачиваясь на поворотах. По сторонам иногда мелькали чьи-то высокие заборы, но Егор все еще не мог определить, на каком точно шоссе они находятся. Хмель неожиданно сильно разобрал его, и он погрузился в некое подобие дремы, следя сквозь полуопущенные веки только за бегущим навстречу пунктиром разметки. Порой фары встречного автомобиля заставляли его зажмуриться, и тогда в ушах появлялся тот же надсадный крик, и он торопливо распахивал глаза, чтобы убедиться, что прямоугольный затылок седого по-прежнему качается перед ним, обещая защиту и надежду на благоприятный исход всей этой нелепой истории.
– Скоро приедем, – услышал он его голос после очередного поворота. – Держитесь.
– Ничего, – вяло отозвался Егор. – Я в порядке.
Произнести эту клишированную фразу, внедренную в умы Голливудом, было легко, но совсем нелегко было заставить себя поверить в ее смысл. Егор не представлял себе, как он сможет самостоятельно выбраться из машины, и со стыдом подыскивал слова, с которыми он обратится к своим спасителям, призывая их снова подставить ему плечо.
«Должно быть, это виски меня так разобрало, – думал Егор сквозь одолевавшую его дрему. – И доза-то небольшая. Хотя… После того, что было…»
Возвращаться к тому, что было, ему не хотелось, как не хочется среди ночи вспоминать кошмар, от которого проснулся, весь облепленный мокрыми простынями. Сейчас ему хотелось только спать, не просыпаясь, чтобы на том конце сна увидеть ясное солнечное утро, не омраченное никакими воспоминаниями. И хотя он понимал, что от воспоминаний никуда не уйти, он выторговывал себе у времени хотя бы несколько бездумных часов, на которые, как ему казалось, он имеет полное право. Поэтому, когда машина притормозила и въехала в распахнутые ворота, он испытал что-то вроде детской обиды, более всего желая, чтобы о нем забыли и оставили его в машине так долго, как он сам того захочет.
– Выходите, – послышался голос седого.
Егор принялся нащупывать ручку.
С переднего сиденья протянулась рука, открыла дверцу.
– Сами выйти сможете? – спросил седой.
– Попробую.
Высунув из автомобиля налитую свинцовой тяжестью ногу, Горин пяткой нашел землю и, помогая себе руками, принялся выбираться наружу.
– Витя, – уронил седой.
Сейчас же сильные руки подхватили Егора, вытащили наружу и поставили на ноги.
– Спасибо, – сказал тот, чувствуя, как, по-стариковски шамкая, заплетается его язык.
Озираясь вокруг себя, он обнаружил, что стоит посреди обширного двора, выложенного бетонной плиткой. С одной стороны высился трехэтажный дом, построенный без архитектурных изысков, но зато очень добротно и, что называется, функционально. С другой стороны тянулся забор из железных панелей, высота которого достигала не менее двух с половиной метров. Два фонаря от ворот и от крыльца заливали двор ярким синеватым светом.
На свежем воздухе Егора совсем развезло.
– Это что, тюрьма? – спросил он, думая, что видится со стороны веселым и остроумным.
– Пойдемте, – сказал седой.
Горин, как ни пьян был, обратил внимание на то, что никто не вышел их встречать. Правда, на вопрос, что по этому поводу думать, он, как ни ломал голову, не нашел ответа. Решил, что утром так или иначе все выяснится. Конечно, при условии, что ему дадут поспать, а не посадят на стул и не устроят пытку бессонницей.
Но сегодняшним его мукам, похоже, пришел конец. Его завели в уютно обставленную комнату, и седой, вошедший следом, сказал, чтобы Егор располагался на ночлег.
– А за постой платить придется? – спросил Горин, находясь все в том же куражливом настроении, напрямую зависящем от выпитого им из фляжки виски.
– Разберемся, – сказал седой, наблюдая, как он пытается снять с себя ботинки.
Егор кое-как разулся, с гордостью подумав, что на этот раз он обошелся без посторонней помощи, и навзничь повалился на кровать.
Все перед ним плыло и качалось, но он упрямо продолжал держать седого в фокусе своего зрения, хотя видел только расплывчатые контуры.
– Завтра вы отвезете меня домой? – спросил он, едва ворочая онемевшим языком.
– Хотите пить? – осведомился вместо ответа седой. – Воды или колы?
– Виски, – засмеялся Егор.
– Виски вам достаточно, – не разделил его веселья седой. – Спите.
Он потушил свет и вышел, закрыв за собой дверь.
Преодолевая страшное искушение немедленно погрузиться в сон, Егор тем не менее прислушался: не заперли ли его.
Нет, замок не щелкнул.
«Возможно, – подумал он с изобретательностью пьяного человека, – снаружи засов, и я не услышал, как его задвинули. А возможно, этого молчаливого Витю посадили под дверью, чтобы я не смог сбежать».
В голове его ходили два огромных ватных маятника, бесшумно стукаясь со всего размаху, и с каждым их ударом он погружался все глубже и глубже в черное бездонное марево. И все же он упорно пытался бороться со сном, цепляясь за каждую мысль, вздрагивая от каждого звука, доносящегося извне.