– Ложи-и-ись!..
Команда эта была лишней. Окопное чутье у опытных и страх новичков уже сработали, заставив каждого уткнуться в мокрую землю. Мины ложились часто и будто вразброс, на самом деле почти имитируя шахматный порядок и захватывая значительную по ширине полосу.
Жуткие в своей неумолимости удары шахматиста с нестерпимым ревом накрыли цепь. Одна из мин взорвалась совсем близко от того места, где, закрыв голову руками, лежал Андрей. Почва дрогнула от реактивной силы удара, затем раздался оглушительный взрыв. Но удар пришелся в склон, и основная сила взрывной волны и осколки ушли вниз по скату, догоняя тех, кто предпринял вылазку за оружием.
Слева, на самом краю фланга, взрывом кверху вскинуло солдата. Он даже не успел ничего выкрикнуть. Тело штрафника разнесло в стороны вместе с окровавленными комьями глины. Каску погибшего, словно по дьявольской прихоти мечущего мины шахматиста, сорвало и с нечеловеческой силой швырнуло в сторону канала.
Упав на землю, каска по инерции еще несколько метров катилась по склону, пока не уперлась в неестественно вывернутую, будто выломанную, руку лежавшего там мертвого немца.
Мины ложились в ряды оборонявшихся снова и снова. Раздались стоны первых раненых. Кто-то матерился во весь голос, кто-то стонал и звал на помощь.
– Баклин!.. Баклин! – позвал Андрей.
Пулеметчик откликнулся не сразу. Его сильно присыпало комьями глины, и теперь он с трудом стряхивал с себя липучие, мокрые куски.
– Гады! Пулемет запачкали! – чертыхаясь, ругался он, очищая ствол от желто-бурых ошметков грязи.
– Баклин!.. На той стороне канала видишь рощицу?.. – припадая к биноклю, спросил Аникин.
Танкист, оставив на миг процесс очищения, всмотрелся в позиции немцев.
– Кусты какие-то вроде вижу, товарищ лейтенант… – отозвался он, подтаскивая пулемет ближе к себе. – Далековато… И туман начинает припускать. Видите, как клубится…
– Да, черт его возьми… – согласился Андрей.
Действительно, чем светлее делалось в небе, тем гуще и тяжелее становился белый пар у земли. Рваные клубы тумана стелились вдоль глади канала со стороны реки, заползали на скаты берегов и белесым непроглядным занавесом закрывали обзор.
– Баклин, надо прощупать эту рощу… – быстро произнес Аникин. – Пока совсем не затянуло… Похоже, гады оттуда лупят.
– Сейчас прощупаем… – деловито ответил Слава, вытерев руки о побуревший от грязи комбинезон.
Правой рукой Баклин стянул танкистский шлем со своей головы и четким и быстрым движением подсунул его под ствол пулемета. Он сделал это после того, как в очередной раз попытался выдвинуть сошки. Но их у «дегтяря», свинченного и извлеченного из танка, заклинило намертво.
– Сейчас… – повторил он, выставляя планку прицела и припав к прикладу щекой. Бритый верх головы Баклина, до последней секунды упрятанный под шлем, теперь выделялся неестественной белизной. По лбу и щекам проходила четкая граница, разделявшая пельменно-белый верх лысой кожи черепа и запачканное копотью, сажей и грязью лицо. Баклин весь сосредоточился и сощурился, выцеливая рощицу.
– Пощупаем… – произнес он, и тут же короткая очередь ушла в сторону ельника.
Аникин, внимательно следя за стрельбой в бинокль, ясно увидел, как судорожно встряхнули своими лапками несколько елочек.
– Нормально… – прокомментировал Андрей. – Теперь пошире возьми. Всю рощицу прошерсти.
– Есть прошерстить… – отозвался Баклин и тут же нажал на спусковой крючок. Пулемет протарахтел более протяжную фразу, грамотно легшую в аккурат вдоль сектора елок.
Заунывный хор ревущих минометов тут же оборвался. Как будто поперхнулся кто-то из ведущих солистов этого чертового хорового коллектива.
Тут же с того берега на пулемет танкиста обрушился целый рой пуль. Стрельбу, точно наперегонки, повели два ручных пулемета. Один вдруг возник на самом краю ельника, а второй перенес сюда свой огонь с правого фланга обороны штрафников, напротив которого находился на том берегу канала, укрывшись у корней двух одиноко стоявших невысоких, но массивных ив.
Очереди вражеских пулеметов, перехлестнувшиеся над левым флангом, заставили Аникина опять вжаться в землю. Поначалу размахнувшись широко, тут же свинцовые «мертвые» петли стали затягиваться все ближе и ближе к Баклину. Очереди со свистом свивались и разматывались, то и дело вгрызаясь в стылую землю, набрякшую ледяной сыростью. Фонтанчики грязи вскипали возле самых локтей и окоченевших ладоней.
– Слышь, Баклин… – окликнул танкиста Аникин. – Держи вот…
Он, не поднимая головы, кинул в сторону пулеметчика планшет.
– Подложи под «дегтяря»… А шлем надень обратно на голову… Христа ради… А то твой бритый купол так сияет, что – полная демаскировка, к чертовой матери… За километр видать…
– Есть – замаскировать купол, товарищ командир… – усмехнувшись, произнес танкист и тут же, подобрав планшет, ловко произвел замену и натянул шлем обратно на голову.
– Давай… теперь быстро дрейфуем вправо… – приказал Аникин. – А то мы тут уже вконец засветились. У нас, вишь, к елочкам, будь они неладны, теперь еще ивушки добавились…
Прежде чем отползти назад, Баклин умудрился еще коротенько, но звучно ответить одному из вражеских пулеметов – тому, что угнездился на самом краю ельника.
– Черт… – выругался танкист, пока они переползали. – И где обещанная огневая поддержка?.. Где наши «саушки»? Нас тут минометами в пух и прах разметают…
О том, что проводимую штрафниками разведку боем, кроме танков, должны были поддержать и самоходные установки, Андрей слышал от Шибановского еще перед началом рейда. Для этих целей с наступлением темноты на передовую с Кюстринского направления должен был прибыть взвод самоходных установок и дальше действовать по обстановке.
Об этом же, в такой же ругательной форме, еще раньше Аникину сообщил лейтенант Каданцев. Танкисты должны были по рации передать для «самоходок» координаты текущего боя. Для этого специально, еще до начала разведывательного рейда, были согласованы позывные и радиочастоты со штабом стрелкового батальона первого эшелона, через который осуществлялась координация совместных действий.
До самой последней минуты, пока радист экипажа «тридцатьчетверки» мог выходить на связь со штабом батальона, информацию о прибывших в район железнодорожной насыпи «самоходках» не подтверждали. И теперь положение штрафников, цеплявшихся за северо-западный уступ обороняемой территории фольварка, становилось совсем отчаянным.
Скудный задел вражеских боеприпасов, который взвод сумел наскрести после рукопашной схватки, неумолимо улетучивался, несмотря на все меры экономии. Связь отсутствовала и с батальоном, и с командованием штрафной роты. Оставались только гранаты и трофейные немецкие одноразовые гранатометы. Но это был НЗ, последнее, чем могли огрызнуться «шурики», и, значит, их надо было беречь для «финальной цыганочки с выходом», как говаривал воевавший с Андреем штрафник Крапивницкий, – для решающего столкновения, которое могло стать последним в жизни аникинского взвода…