Может быть, это сердце, стучавшее ему в горло, придало ему тот самый, последний толчок? Его связанные руки вдруг ударились обо что-то твердое. Доска или бревно… Веревка, стягивающая его запястья, оказалась поверх бревна, как будто Отто подвесили за руки на огромной палке. Он принялся изо всех сил подтягиваться на руках вверх. Бревно, слегка погружаясь в воду, держало его и сопротивлялось, создавая необходимый упор для тяги. Вот его нос и лицо достигли поверхности. Воздух, холодный, сырой, втянулся в него, как огромный удав. Казалось, ему уже не было места, но Отто все вдыхал и вдыхал в себя непроглядную ночь.
Вода, которой он наглотался в первые секунды после падения в реку, выходила из него из самого желудка вместе с рвотой. Немного погодя, опомнившись, не переставая часто дышать, он попробовал оглянуться. Здесь, на поверхности, была такая же чернота, как и под водой. И даже еще холоднее.
Отто почувствовал, как холод сковывает его ноги и туловище. Как будто наглухо задраивают на нем клепками тяжелый железный панцирь. Стараясь не делать шума, Хаген принялся болтать в воде ногами. Толку от этого выходило мало. В сапогах ноги двигались тяжело. Будто две неподъемные гири висели на каждой голени. Его все сильнее тянуло вниз.
Бечевка, которой были связаны руки, врезывалась в синюю от холода кожу с такой силой, что, казалось, она сейчас перетрет сухожилия до костей.
«Надо развязать руки… надо развязать руки», — шепотом сам себе твердил Отто. Он понимал, что со связанными руками даже на бревне ему далеко не уплыть.
В этот момент началась стрельба. Несколько пуль просвистели совсем рядом. Наверняка стрельбу по реке вели свои. По пунктирам трассеров Хаген успел распознать, где находится правый берег. Его унесло уже достаточно далеко, и река продолжала стремительно нести его все дальше и дальше. В этот момент зеленый свет осветил все вокруг, как показалось Отто — нестерпимо яркий. Поначалу не разобрав, откуда он взялся, Отто почти полностью погрузил голову в воду.
Это была осветительная ракета. В конце концов, теперь для него уже было неважно, кто запустил ее в сырое, мутно-черное апрельское небо. Любой, кто заметит его сейчас на реке, может открыть по нему огонь — и русские, и свои.
Все те секунды, пока горел этот проклятый, ядовито-зеленый свет, Отто держал голову погруженной в ледяную воду. На поверхности торчали только ноздри, чтобы жадно втягивать обжигающий легкие воздух, и ладони, чтобы держаться. Он старался не шевелиться, ощущая, как кровь его остывает и тело постепенно превращается в ледяную, тяжелеющую колоду.
Боль от веревки становилась все нестерпимее. Отто вцепился в веревку зубами. «Перегрызть, перегрызть», — отчаянно твердил себе мысленно он. Веревка не поддавалась. Тогда, ослабив хватку, Отто нащупал губами узел.
Сначала ничего не получалось. Но вот наконец вслед за зубом потянулся послушный шнурок Узел распутался, бесполезная и не страшная теперь бечевка упала на мокрое бревно, и тут же ее смыло речным потоком.
Свет ракеты и выстрелы помогли Хагену сориентироваться. Река делала здесь еще один крутой поворот. Течение относило его все дальше к вражескому левому берегу. Волны озноба накрывали Отто одна за другой. Зубы стучали крупной дрожью. Он понял, что, если попытается перебороть течение и вернуться к своим, у него ничего не выйдет. Единственное, что остается, — это попытаться, используя течение, добраться до левого берега.
Главное — принять решение. Как только Хаген определился, он весь зашевелился, заработал ногами, всем телом, подгребая руками — то одной, то второй, — чтобы не дать им окончательно окоченеть. Мозг его словно отключился, то ли от того, что был уже не в состоянии работать в замерзшем состоянии. Или просто организм экономил последние крупицы энергии, наскребая их на самом дне нутра Отто Хагена, неумолимо покрывавшегося коркой льда.
Отто казалось, что это река постепенно замерзает и покрывается льдом, и ему с каждым движением становится все труднее ломать этот лед, преодолевать его сопротивление. Зубы стучали так, что, казалось, эту дробную морзянку слышит вся река. Но Отто греб, греб вперед, в уже каком-то туманном полузабытьи.
Он даже не сразу понял, что бревно упирается во что-то твердое, не дает ему двигаться вперед.
— Она замерзла… она совсем замерзла… — бормотал он, как полоумный. Стоп. Бревно. Оно врезалось в… Он добрался, добрался до берега…
Отто медленно выполз на самую береговую кромку. Он лежал среди каких-то веток, черных, торчащих из земли кустов и не мог пошевелиться. Всего лишь краткий, доле секунды равный, миг неповторимого ощущения. Он чувствовал себя спасенным. Это ощущение родилось от его покойного, обездвиженного лежания после отчаянной борьбы за жизнь и напряженнейшего пребывания на самом-самом краешке смерти.
Покой… Он длился всего лишь тень мига. А потом пришел холод — неумолимый и зверский. Как стая волков, которая шла за ним по пятам. Вот они собрались полукругом вокруг своей добычи и ждут, нетерпеливо выбирают момент, чтобы на него накинуться. Волки, волки… Вольф, волчата-снайперы… Неужели это их неупокоенные души выползли из этой проклятой реки, чтобы разорвать его на куски? Нет, он выбрался из мертвящего потока первым, и так просто он им не дастся.
Отто встал на четвереньки и пополз… А как вам такой поворот, господа волки? Думаете, только вам к лицу и к мордам ползать на четырех конечностях?
Отто полз и не чувствовал ни ног, ни рук. Как будто он двигался на деревянных палках-ходулях, воткнутых в тело вместо его собственных. Тогда Отто испугался. Неужели он отморозил себе ноги и руки? Отчаянный ужас ошпарил его изнутри и заставил подняться.
Отто побежал. Бежать, бежать, не останавливаясь ни на секунду. Только в этом было его спасение. Он вдруг вспомнил дорогу смерти в Лапландском штрафном лагере. Там было намного страшнее: мороз минус сорок и постоянно дувший с моря ледяной ветер на лету замораживали чаек. Они со стуком падали на снежный наст, как будто это были муляжи из школьного зоологического музея. Люди падали так же. Иногда они умирали от того же мороза и того же ветра. Но чаще их убивали. Этих, других, людьми можно было назвать с большой натяжкой. Даже имя зверя для них слишком почетно. Волки нападают ради добычи, потому что они всегда голодны. Не так ли, господа? В Лапландском лагере штрафников убивали надсмотрщики и конвоиры. Ведь вы, господа благородные волки, не станете ради забавы стучать несколько раз подряд прикладом по голому черепу изможденного арестанта, тушить об его голый череп докуренные сигареты, бить беззащитных и корчащихся на снегу носками сапог, а потом с наслаждением наступать на откинутую руку и давить кованым каблуком для того, чтоб услышать медленный хруст ломаемой кости. Этот звук очень напоминал хруст позвонков, сдавленных петлей на шее очередного повешенного. Систематическое недоедание превратило подавляющее большинство арестантов Лапландского штрафного лагеря в ходячие скелеты. У них были слишком слабые кости…