— Нет! — завопил он, выпучив глаза.
— Тогда говори правду. — Коуди напугал даже меня.
— О'кей, — сказал Хенкел.
— Ты ведь не всегда был уборщиком, верно?
— Да.
— Какими другими работами ты занимался?
— Многими. Я не слишком умен. — Хотя вопрос задавал Коуди, Хенкел отвечал мне. Вероятно, несмотря на мое оружие, Коуди пугал его больше. — Я стараюсь, но просто не нравлюсь людям. Никто никогда меня не любил.
— Могу понять почему, — сказал Коуди. — Спрашиваю снова: какими работами ты занимался за свою жизнь?
Хенкел закатил глаза, словно вспоминая.
— В основном розничной торговлей. «Уол-Март», «Таргит», «Пир-Уан». Я часто перебирался в разные места Нью-Мексико и Колорадо.
— Ты не упомянул фото за час в Кэнон-Сити, Колорадо.
— Ах это… — Хенкел побледнел. Коуди попал в цель.
— Расскажи мистеру Мак-Гуэйну, когда ты там работал.
Он подумал пару секунд.
— В 2001 году.
— Прежде чем все стало цифровым, — сказал Коуди. — В самом конце эры пленки и печатания.
— Да. Не думаю, что эта мастерская сейчас там существует.
— Королевское ущелье неподалеку от Кэнон-Сити, не так ли?
— Да.
— Живописное место, верно? — спросил Коуди. — Там бывает много туристов — они идут на пешеходный мост и смотрят на реку Арканзас. Там есть даже парк.
— Да, — после паузы ответил Хенкел.
— В 2001 году смотритель парка принес пленку, проявленную в твоей мастерской. Помнишь это?
Хенкел снова попытался глотнуть, но не смог.
— Могу я выпить стакан воды? — спросил он меня.
— Ты можешь получить пулю в голову, — сказал Коуди. — Так ты помнишь, как смотритель парка принес тебе пленку?
— Да.
— Он приносил проявлять много пленок, не так ли?
— Да.
— Ты не должен был смотреть на снимки, которые проявлял, верно? Учитывая то, как работает оборудование, тебе было незачем смотреть на них. Процесс был автоматическим. Ты прикасался к снимкам, только когда клал их в конверт для клиента, правильно?
— Да.
— Но в данном случае ты смотрел на них, Уайетт?
— Смотрел, — пробормотал он. Его взгляд перебегал от Коуди ко мне.
— И что было на снимках?
— В основном природа. Но иногда дети с их семьями во время турпоходов или в кемпинге.
— Клиент часто снимал детей?
— Да.
Коуди бросил на меня взгляд. Я все еще не понимал, в чем дело.
— А почему ты делал вторую серию отпечатков, оставляя их для себя?
Хенкел на мгновение закрыл глаза.
— Уайетт!
— Это были четыре снимка, которые я хотел сохранить.
Коуди полез свободной рукой в карман и достал конверт.
— Эти четыре снимка ты сохранил, Уайетт?
— Вы знаете, что да.
Коуди передал конверт мне.
— У кого оригиналы и негативы? — спросил он.
— У клиента.
Коуди саркастически улыбнулся.
— А кто был клиентом, Уайетт?
— Обри Коутс. Тогда он был смотрителем парка.
Я словно почувствовал удар током и едва не нажал на спуск. Казалось, в течение трех недель вокруг меня были дюжины кусков цветной пластмассы. По отдельности они не имели смысла, но соединенные вместе создавали картину. Все, что мы узнали и сделали за это время, приобрело ужасающий смысл.
Я опустил пистолет и открыл конверт, зная, что́ там найду.
Брайен был прав. Фотографии были уничтожающие.
На первой была семья из трех человек, идущих по узкой дороге. Благодаря каменной стене позади них становилось очевидным, что это каньон — каньон Королевского ущелья. Фото было зернистым — сосновая веточка в нижнем углу указывала, что снимок сделан на большом расстоянии и фотограф прятался среди деревьев. Женщина — некрасивая, толстая, очевидно беременная, — шла впереди. Шествие замыкал мальчик лет двенадцати-тринадцати. Мне понадобилась минута, чтобы узнать в нем юного Гэрретта. Человеком в середине был судья Морленд.
Второе фото было слегка смазанным, но было очевидно, что Морленд тянет жену за руку, а она изо всех сил старается удержать равновесие. Гэрретт стоял в фокусе, глядя на происходящее с живым интересом.
На третьем снимке Дорри Пенс Морленд, преданная католичка, служившая препятствием в политической карьере мужа и собиравшаяся произвести на свет еще одного ребенка, который соперничал бы с ее мужем-маньяком и психопатом-первенцем, кувыркалась колесом в небе; ее длинные черные волосы развевались позади, как пламя.
На четвертом фото Гэрретт готовился нанести coup de grace [24] большим камнем, который он держал над головой по переломанному телу его матери, а его отец одобрительно взирал на это.
Я просмотрел фотографии второй и третий раз.
— Господи! — воскликнул я. — Значит, судья в руках у Коутса.
Коуди кивнул:
— Вот почему он был оправдан.
— Снова в точку.
— Выходит, он шантажировал его все эти годы?
Коуди опять кивнул и ткнул своим «глоком» в голову Уайетта Хенкела.
— Вроде того. Расскажи ему, Уайетт.
Хенкел, казалось, стал еще более маленьким и жалким.
— Это я шантажировал судью, — сказал он. — Я сообщил ему, что у меня есть фотографии. Я размножил их на копировальной машине и послал копии ему, чтобы доказать это. Поэтому он годами платил мне.
— Отсюда автомобили, пять акров и «ролекс», — объяснил Коуди. — Но ты солгал судье, не так ли, Уайетт? Ты сказал судье, что у тебя есть негативы.
Хенкел кивнул.
— Поэтому, — продолжал Коуди, — когда Брайен Истмен начал говорить всем знакомым, что ищет кого-то, у кого есть фотографии, порочащие судью Морленда, ты связался с судьей снова.
— Да.
— Чтобы назвать ему цену, за которую ты не продашь фотографии Брайену?
— Да.
Как ни странно, Хенкел оживился во время своих откровений. Он явно гордился собой. Мне хотелось застрелить его, но не раньше, чем я услышу все.
Коуди обратился ко мне:
— Я размышляю о роли Хенкела. Когда я расследовал дело Коутса, то всегда интересовался, почему он перестал работать в парках пять лет назад и полностью переключился на кемпинги на федеральной земле. Это была просто одна из мелочей, не имеющих смысла. Но теперь она имеет смысл. Работа в парках штатов перестала удовлетворять Коутса, когда Морленд стал федеральным судьей. У Хенкела были фото, он хотел денег и получал их. Но Коутс нуждался не в деньгах, а в безопасности. Он знал, что когда-нибудь его поймают, поэтому вступил в контакт с Морлендом и рассказал ему о своей козырной карте. Коутс хотел быть уверенным, что его будут судить в федеральном суде, так как знал, кто будет судьей.