– Феерично! – оживился Горислав, потирая руки. – Весьма любопытная легенда. И вы так мастерски ее рассказали!
– Это точно, – подтвердил Хватко, зябко передернув плечами. – Прямо мурашки по коже. Рот как корыто – надо ж такое придумать, брр!
– А вы знаете, где находится пещера? – спросил Костромиров. – Там действительно есть озеро?
– Да нет никой пещеры! – засмеялся проводник. – Это сказка, конечно. И про Уносящих, и про пещеру… А вот, значица, и Бикин.
– Я бы не был так в этом уверен, – покачал головой Горислав, доставая из-за пазухи и с новым интересом разглядывая присланную Пасюком фотографию.
– Бикин, точно Бикин! – заверил Борис. – Скоро будем на месте.
Под ними действительно извивалось русло довольно широкой реки, стиснутое по обоим берегам густо поросшими елью и пихтой отрогами Сихотэ-Алиня. Развернувшись к востоку, вертолет летел сейчас вверх по течению, постепенно снижаясь.
– Борис Вадимович, – снова спросил Костромиров, – почему вы все-таки уверены, что под легендой о царях-людоедах нет никакого исторического основания?
– Да хоть бы потому, что давно уже нету тех девяти орочских родов – нас во всем Приморье, дай божок, если три сотни душ наберется. Тигров – и тех, значица, больше, чем нас, орочей! Притом у многих – жены русские или хохлушки. Молодежь не то что предков – языка не знает. Это я тебе, значица, ответственно заявляю, как зампред общества малочисленных народов Приморского края.
– И что из этого следует? – не понял Горислав.
– Как что? – удивился проводник. – Родов нет, значица и родовые печати потеряли силу. А Уносящие сердца так и не объявились.
Костромиров только крякнул под тяжестью столь «неопровержимого» довода.
– Высади-ка ты нас во-он на той осыпи, – попросил Борис летчика, указывая на ровную и довольно пологую каменистую площадку. – Дальше мы уже сами, тут недалече.
Выбравшись из кабины МИ-8, друзья осмотрелись: позади них высились покрытые черным редколесьем горы, впереди – поросший стлаником и торчащими кое-где одиночными дубами и кленами склон. Все окрестности окутывал тяжелый густой туман, было довольно прохладно, а с серого неба моросила какая-то гадость – погода им явно не благоприятствовала.
Ведомые проводником Борисом, они спустились метров пятьсот по осыпи и, продравшись через густые заросли стланика, вышли на поросшую папоротником-орляком поляну, по другую сторону которой уже сплошной стеной вставала чаща.
За это время ветреная, как девушка, приморская погода успела перемениться: дождь стих, туман понизу развеялся, поднявшись куда-то к вершинам гор, а в облачной завесе появились просветы, сквозь которые теперь весело выглядывало солнышко; сразу стало тепло, даже жарко. Перейдя поляну, друзья ступили наконец под зеленый полог дремучего таежного леса.
Тайга встретила их сыростью, безветрием и настороженным, зловещим молчанием, нарушаемым лишь звуком падающих с ветвей редких крупных капель. Под древесными сводами царил зеленоватый сумрак. Все вокруг точно вымерло, даже птиц не было слышно.
Неожиданно странное, щемящее, почти гнетущее чувство потерянности охватило Горислава. Пожалуй, лишь однажды ему довелось испытать нечто подобное – во время путешествия по амазонской сельве. Там, как и здесь сейчас, зачарованное царство первобытного леса, протянувшегося на многие сотни верст, казалось настолько самодостаточным и одновременно столь чуждым человеку, словно бы вовсе не предполагало даже самой возможности его существования.
Километра через два-три (хотя сколько-нибудь точно определить пройденное по таежному лесу расстояние – когда тропинка постоянно петляет среди густого подлеска, огибая древесные завалы, а видимость ограничивается несколькими шагами – затруднительно) все трое вышли к мелкой стремительной речушке, берега которой покрывали густейшие заросли таволги и дикого жасмина. Поднявшись на каменистый и обрывистый холм, скорее даже утес, они остановились.
– Ну вот и дошли, – удовлетворенно заявил Борис. – Дозорное, значица, на том берегу.
– Слава тебе господи, – простонал запыхавшийся Хватко, звонко шлепая себя по вспотевшей шее, – а то совсем зажрало комарье треклятое!
– Комар – что! Он крупный, хлоп – и нет его. Потом хуже будет, – доброжелательно посулил проводник.
– Куда еще хуже? – ужаснулся Вадим.
– Как солнце зайдет – мокрец появится, тогда, значица, сам поймешь…
В это время Костромиров, стремясь найти наиболее подходящее для обзора место, неосторожно сделал пару шагов назад; вдруг камни под его сапогом поехали, он потерял равновесие, оступился и, взмахнув руками, кубарем покатился под откос. Врезавшись в густые заросли колючего стланика, смягчившие тяжесть падения, он пробил их насквозь и с размаху рухнул еще глубже – в какой-то овраг, сырой и темный.
Впрочем, упал он довольно удачно – на что-то мягкое и влажное. Наверное, мох, подумал Горислав, открывая глаза и с болезненным стоном поднимаясь на четвереньки.
Но это был совсем не мох – прямо под ним лежало окровавленное и чудовищно растерзанное человеческое тело.
Костромиров еще даже не успел толком среагировать на свое жуткое открытие, когда ощутил у себя на лице тяжелое дыхание и услышал сдержанный рык какого-то крупного зверя. С опаской подняв глаза, он столкнулся с налитым кровью взглядом огромного волкодава; тот, вместо приветствия, оскалил здоровенные клыки и снова угрожающе взрыкнул.
– Белка, сидеть! – раздался чей-то повелительный окрик.
Подняв глаза еще выше, Горислав увидел нацеленный ему прямо в лоб вороненый ствол охотничьего карабина; последний находился в руках сивобородого деда весьма разбойного вида.
Костромиров попытался подняться на ноги. Заметив это, старик передернул затвор.
– И ты сиди, где сидишь, – приказал он, поведя для наглядности стволом.
– Вы все не так по… – начал было Горислав.
– Человечину жрать любишь, поганский царь? – перебил бородач, недобро усмехаясь.
Тут сверху, из-за спины Горислава, послышался треск сучьев, и сивобородый немедленно вздернул ствол.
– Эт-то еще… – нахмурился он. – …Эге! Эге-ге!.. Борюн, никак ты?!
– Здорово, значица, Егорыч, – с пыхтением отозвался подоспевший проводник. – Чего это ты с ружьем? Стряслось чего? – И, обращаясь к Костромирову, пояснил: – Это муж моей сеструхи, значица. Антон Егорыч.
– Тьфу ты, поганский царь! – с досадой сплюнул охотник, опуская карабин. – Так этот турист, – он ткнул в сторону Горислава, – с тобой, что ли?
– Со мной, все со мной! Ой-ей-ей, а… а чего… а кто там у вас… лежит?
– Спускайся, сам увидишь, – пробурчал Егорыч и добавил, обращаясь к Костромирову: – Не обессудь, мил человек, я же тебя за душегуба принял, за людоеда.