— Ты когда-нибудь задумывался об именах? — спросил Декстер ни с того ни с сего.
— Как это «задумывался»? — не понял Брон.
— О том, что некоторые цвета становятся фамилиями, а другие — нет.
— Например?
— Как черный. Ну, ты понимаешь, мистер Черный или мистер Белый. Есть еще мистер Зеленый, Коричневый [5] . Но это все. Ты встречал когда-нибудь человека с фамилией Синий, Желтый или Красный? Такого не бывает даже в кино. Ты не находишь это странным?
— Знаешь, я не думал об этом раньше.
— Как полагаешь, это интересно?
— Нет. У тебя слишком много свободного времени, тебе нечем занять себя, вот что я думаю. Тебе надо заняться чем-то полезным, чтобы мозги отвлеклись от всякого дерьма вроде этого. Просто рули себе.
— Было время, — заметил Декстер, — когда ты думал, что у меня в мозгах много интересного «дерьма», чтобы рассказывать о нем.
— Я думал, что ты гораздо более глубокая натура. А потом я узнал тебя.
— Ты хочешь сказать, что я поверхностный?
— Если бы ты был бассейном, то маленькие дети могли бы писать в тебя. Ты там рули давай. Чем скорее мы доберемся туда, куда собирались, тем скорее я смогу избавиться от твоей плоской черной задницы.
Впрочем, перепалка была шуточной, и оба улыбались, когда Декстер нажал на газ. Молох немедленно заснул в темноте у них за спиной.
* * *
Карен Мейер насторожило отсутствие света фар. Она слышала, как к дому подъехал фургон, но фары, по которым можно было бы сориентироваться, как далеко он продвинулся, оказались погашены. Уж не полицейские ли это? И она быстро перебрала в уме и перепроверила все свои дела, вылезая из постели и натягивая джинсы. Фальшивые паспорта и водительские права были спрятаны в тайнике за газовой плитой, и их можно было достать только изнутри. Она старательно маскировала это место, чтобы его не увидели даже случайно, хотя теперь духовкой нельзя было пользоваться вообще. Специальные чернила, ручки и растворы хранились в кабинете, и их нельзя было отличить от обычных принадлежностей, которыми дизайнер Карен Мейер пользовалась при работе. Ее фотоаппараты — дорогой «Никон», более дешевая «Минолта» и цифровой «Кэнон» были там же. И опять же она могла бы утверждать, что они необходимые инструменты для ее работы. Последняя стопка материалов ушла несколько дней назад, и на грифельной доске ничего не осталось. Она убедилась, что все чисто.
Она переехала в Норвич, штат Коннектикут, чтобы быть ближе к матери. Ее мать после инсульта, плохо двигалась, и Карен, ее единственная дочь, чувствовала себя в ответе за состояние старушки. Братья Карен жили далеко на Западном побережье, один в Сан-Диего, другой в Такоме, но оба исправно посылали деньги, чтобы покрыть расходы на медицинскую страховку и помочь сестре справиться с бедой, хотя, если не афишировать этого, Карен не нуждалась в их деньгах, потому что своего рода подработка приносила ей солидный доход. И все же она была не из тех, кто откажется от денег, которые сами идут в руки, а наличные позволяли ей снимать очень милый домик на Перри-авеню, где сейчас она и жила. Как она ни любила свою мать, она не могла жить вместе с ней, да и та хотела иметь относительную независимость. У матери была кнопка срочного вызова врача и дневная сиделка, а Карен жила в трех минутах ходьбы от нее. Пожалуй, наилучшее решение для всех.
Она выглянула в окно и увидела фургон. Он был черный и относительно чистый, не так сильно помят, чтобы привлечь внимание, но и не такой чистый, чтобы выделяться из всех.
Поблизости не было видно никаких других машин.
Не полиция, подумала она.
Раздался звонок.
Не полицейские.
Она подошла к комоду и вытащила из ящика пистолет. Это был «смит-вессон» модели «Леди Смит автомат», его рукоятка удобно ложилась в небольшую женскую руку. Карен никогда не приходилось стрелять из него, кроме как в тире, но присутствие оружия в доме успокаивало ее. Хотя Мейер пообещала себе, что больше не будет иметь дело с преступниками, трудно даже вообразить, на что готовы пойти люди, которым позарез что-то нужно.
Босиком на цыпочках она поднялась вверх по лестнице, где у нее был установлен дисплей для охраны дома и начала проверять сенсоры по всем участкам и зонам. У входной двери — в порядке.
— Карен? — произнес женский голос. — Карен Мейер?
— Я спрашиваю: кто там?
Гостиная — о'кей.
— Меня зовут Леони. У меня проблемы. Мне сказали, что вы можете помочь мне.
— Кто сказал?
Столовая — о'кей.
— Его зовут Эдвард.
Гараж — о'кей.
— Эдвард. А дальше?
Кухня: ОТКЛЮЧЕНА.
Ее желудок заворчал. Она ощутила холод металла у себя на затылке. Рука сомкнулась на ее пистолете.
— Ты должна знать мою фамилию, — сказал знакомый голос. — В конце концов, она единственная, которую не ты мне придумала.
* * *
Дюпре в страхе проснулся. Он весь дрожал: у него тряслись руки, ломило суставы, стучали зубы, хотя он вечером и принял кое-какие обезболивающие препараты. Джо чувствовал себя слишком слабым, чтобы поднять свой вес с постели, поэтому продолжал лежать и смотреть, как тени поднимаются и тают, словно дым, на потолке. Ему иногда становилось интересно, неужели те симптомы, которые он чувствовал, были фантомами, тенями, которые падали от осознания того, что он смертен. Боль приходила все чаще в последние месяцы. Старый доктор Брюдер предупреждал, что его рост и комплекция открывают множество возможностей для возникновения разных заболеваний, а боль, которую он испытывает, может быть проявлением того или иного заболевания.
— Ты не очень хрупкий, как ни крути, — говорил давно ушедший на пенсию терапевт, когда Джо сидел на кушетке в каморке старика, наблюдая, как на экране телевизора Гарри Купер болтается по пыльным улицам, в поисках своей любимой, — но ты не так силен, каким кажешься, или как другие думают о тебе. Твоя работа — постоянный стресс. Ты жалуешься на боли в груди и суставах, на слабость в ногах. Говорю тебе со всей ответственностью: ты должен пройти полное обследование.
Но Дюпре не внял совету Брюдера, старик и без того знал, что Джо ему не последует. Дюпре боялся. Если ему скажут, что он больше не может заниматься своим делом, у него отнимут эту работу. А работа на острове была для него важнее всего. Без нее он будет чувствовать себя никому не нужным. Он просто умрет.
Дюпре было тридцать восемь лет, в мае исполнится тридцать девять. Он вспомнил фотографию Роберта Першинга Вадлоу, которую однажды видел. Его еще называли Великан из Олтона. Он был самым высоким мужчиной на Земле и возвышался как башня над двумя другими, стоящими по обе стороны от него; их головы едва доходили ему до локтей. При росте выше двух с половиной метров он был больше, чем самый большой книжный шкаф, стоящий за ним. Казалось, что он немного наклонился влево, как будто на уровне его головы налетел порыв ветра, от которого колосс качнулся. В то время, когда была сделана эта фотография, Вадлоу исполнилось двадцать лет. Через два года он умер, убитый бесконечными недугами.