— Я уже сказал: не знаю, чем могу вам помочь.
— Мне бы хотелось услышать, почему вы отказались от этого дела.
— У меня куча дел.
— Но не таких, как это.
— При моем количестве клиентов, мистер Паркер, я не могу выбирать и привередничать. Дело Джонса на меня повесили. Оно заняло бы уйму времени; за этот срок я успел бы обработать десяток других дел. Так что я не жалею, что оно ушло.
— Я вам не верю.
— Почему?
— Вы молодой адвокат. У вас есть амбиции, и, кстати, вполне обоснованные: я видел вас сегодня в работе. Такое масштабное, резонансное дело, как убийство Мариэн Ларусс, на дороге не валяется. Даже если оно безнадежное и вы бы его проиграли по всем статьям, оно все равно открыло бы перед вами не одни двери. Я не думаю, что вы так уж легко от него отказались.
Огни светофора снова сменились, а мы как-то замешкались, так что нас теперь теснили и огибали другие пешеходы. Тем не менее Райн не трогался с места.
— На чьей вы стороне, мистер Паркер?
— Пока не решил. По большому счету, видимо, все же на стороне убитой женщины и убитого мужчины.
— А Эллиот Нортон?
— Мой друг. Он попросил меня приехать.
Райн повернулся ко мне лицом.
— А меня попросили передать это дело ему, — сказал он.
— Эллиот?
— Нет. Он ко мне ни разу не обращался. Другой человек.
— Кто именно? Вы его знаете?
— Он представился как Киттим. У него что-то с лицом. Он пришел в офис и сказал, что защищать Атиса Джонса следует не мне, а Эллиоту Нортону.
— Что вы на это ответили?
— Ответил, что не могу. Что на это нет причины. Он сделал мне предложение.
Я ждал.
— У нас у всех свои скелеты в шкафу, мистер Паркер. Достаточно было того, что он коротко напомнил о моем прошлом. У меня жена и дочурка. На ранних норах в семейной жизни бывали ошибки, но я их не повторяю. Не хочу лишиться семьи из-за прегрешений, которые теперь пытаюсь исправить. Я сказал Джонсу, что Эллиот Нортон в этом деле компетентнее. Он не возражал. Киттима я с той поры не видел и надеюсь, что больше не увижу.
— Когда он к вам обратился?
— Недели три назад.
Три недели — примерно тогда не стало Грейди Трюетта. Джеймс Фостер и Мариэн Ларусс тоже были мертвы на тот момент. Как сказала Адель Фостер, что-то происходило, и что бы это ни было, со смертью Мариэн Ларусс оно вышло на новый уровень.
— Это все, мистер Паркер? — спросил Райн. — Я не очень горжусь своим поступком. И не хотел бы возвращаться к этому разговору.
— Прошлого не вернуть, — сказал я.
— Я очень сожалею насчет Атиса, — вздохнул он.
— Уверен, это ему большая подмога, — подытожил я нашу беседу.
Я вернулся в отель. Там я застал сообщение от Луиса, что он будет завтра утром, чуть позже запланированного. Настроение у меня немножко поднялось.
Тем вечером я стоял у себя в номере у окна, почему-то не в силах отойти. Через улицу у обочины, возле банкомата, не умолкая сигналил автомобиль — черный «кадиллак купе де виль» с треснувшим лобовым стеклом. У меня на глазах задняя дверца приоткрылась и оттуда вылезла малолетка. Стоя у машины, она рукой манила меня, беззвучно шевеля губами: У меня для нас есть местечко.
Ее бедра вихлялись в такт слышной только ей музыке. Она подняла юбчонку — там ничего не было, в том числе и четких половых признаков. Как у куклы. Маленькая распутница водила языком по губам.
Спускайся.
Ее рука скользила по гладкой коже.
У меня есть местечко.
Позвав меня еще раз, она уселась обратно в машину, и та медленно отъехала, а из полуоткрытой дверцы посыпались пауки. Я проснулся, стирая с лица паутину, и принял душ, чтобы как-то освободиться от ощущения ползающих по мне тварей.
Я проснулся в начале десятого от стука в дверь; сунулся инстинктивно за пистолетом — а его как раз и нет. Обмотавшись полотенцем, я осторожно, на цыпочках, пробрался к двери и приник к глазку.
Снаружи стояли два с лишним метра неукротимого темперамента, отпадной стильности и горделивости, свойственной гею-республиканцу.
— Ну-ну. Видел я, как ты в глазок подглядывал, — сказал Луис, когда я открыл дверь. — Ты, блин, что, в кино не ходишь? Снаружи стучат, актеришка подходит-смотрит, а там приставляют к глазку ствол и бабах лоху в башку.
Одет он был в черный льняной костюм с белой рубашкой без воротника. Следом за ним в номер шлейфом втянулось амбре дорогого одеколона.
— Запах от тебя, как от французской кокотки, — сказал я.
— Будь я ею, ты бы на мне разорился. Кстати, тебе бы и вправду подмарафетиться не мешало.
Я, притормозив, поглядел на себя в зеркало у двери и невольно потупился. И впрямь хорош: белый как полотно, под глазами темные круги. Губы сухие, потрескавшиеся, а во рту металлический привкус.
— Подхватил я тут что-то, — вздохнул я.
— Не иначе как чуму? Да у иных людей в гробу вид лучше, чем у тебя.
— А ты что подцепил, синдром Туретта? Все время выражаешься.
Он выставил перед собой ладони: дескать, только без рук.
— Черт, славно приехал. С порога комплименты.
— Заселился нормально? — спросил я, извинившись.
— Угу. Если б только не один му… прошу прощения… Нет, но он и вправду мудак: сунул мне в дверях свои чемоданы.
— Да? И что ты сделал?
— Да взял, положил их в такси, дал шоферу пятьдесят баксов и велел гнать в благотворительный магазин.
— Классно.
— А то.
Луиса я оставил перед телевизором, а сам принял душ, оделся, и мы с ним отправились на Митинг-стрит выпить кофе и перекусить. Я съел половинку пончика, остальное отодвинул.
— Ешь давай. Тебе питаться надо.
Я покачал головой:
— Не лезет. Ничего, пройдет.
— Пройти-то пройдет, только ты ноги протянешь. Ну так что, как тут у нас?
— Да как обычно: мертвецы, тайна, еще мертвецы.
— Кого мы успели потерять?
— Парня. Тех, кто за ним приглядывал. Возможно, Эллиота Нортона.
— Блин, только не говори, что у нас еще кто-то остался. Тем, кто тебя нанимает, надо заранее указывать твой гонорар в завещании.
Я посвятил его во все имевшие место события, умолчав лишь о черном «кадиллаке». И так проблем выше крыши, нечего еще грузить.