— Как поживаешь? — Ничего более подходящего Максу в голову не пришло. — Где мама?
Покачав головой, отец опять вытер губы и указал на спуск для коляски.
— Она три раза в неделю ездит на гемодиализ [10] . Уже три года сидит в инвалидном кресле. Одну ногу ампутировали, вторая на очереди. Некоторые умирают сразу, мать же уходит по частям…
В его голосе не было и тени участия, лишь легкий упрек. Отец словно делился известием о том, что синоптики обещали на завтра плохую погоду. Неужели этот человек и вправду так очерствел душой? Или Макс несправедлив к своему отцу? Возможно, Унгемах-старший просто не умел показывать свои чувства? Если так, то можно было смело сказать, что яблоко от яблони недалеко падает. Макс и сам был таким. Впрочем, вчера все изменилось. Вчера он разрыдался на плече у женщины.
— Плохо дело. — Макс чувствовал, что в его голосе звучат такие же холод и отстраненность, как и в отцовском.
И не только звучат. В его душе действительно поселился холод. Макс ничего не чувствовал.
— В общем… Сейчас она в больнице, вернется только вечером, так что ты не сможешь с ней повидаться.
Отец стоял перед дверью, не пропуская сына в дом. Судорожно сжимая в карманах кулаки, Макс смотрел на него. Мог ли этот человек, его собственный отец, убить Сину?
Сейчас, когда он стоял с отцом лицом к лицу, такая вероятность представлялась ему сомнительной. Да, из-за поведения отца похищение Сины стало возможным, но сам он никогда не поднял бы руки на дочь… Это… это невозможно!
— Так ты стал великим боксером? — внезапно сменил тему старый Унгемах. — Я видел твой поединок в воскресенье.
Отец насмехался над ним? Или ему показалось? Макс чувствовал, как что-то в нем сводит судорогой. Он уговаривал себя хранить спокойствие, не поддаваться искушению отомстить отцу за все беды в своей жизни. В конце концов, он пришел сюда не для этого.
— Да, дела идут хорошо… — Макс пожал плечами, будто в его карьере не было ничего особенного.
— Что ж, охотно верю… — Отец посмотрел куда-то Максу за спину, и на мгновение его глаза остекленели. Затем он повернулся к двери. — Зайдешь или как?
Магазинчик казался старомодным, потрепанным тяжелыми временами, блеклым и непримечательным. А еще он был закрыт. Оставаясь в машине, Франциска рассматривала переднюю часть двухэтажного здания шириной метров десять. Из них половину занимала огромная витрина из обычного стекла в алюминиевой раме, какие выпускали в семидесятые годы. Дверь в лавку была выполнена в том же стиле.
Рядом виднелась еще одна, на этот раз деревянная, крашеная под благородное красное дерево и потому совершенно не вязавшаяся с остальной обстановкой. Франциска предположила, что деревянная дверь ведет к лестнице на второй этаж. Стену вокруг окна и дверей когда-то покрасили в белый цвет, теперь же она посерела и покрылась темными, болотно-зелеными трещинами. Над витриной и дверью в магазин висели жалюзи, но их, видимо, никогда не опускали. Впереди болталась выгоревшая на солнце вывеска: «Саутер и сыновья. Зоомагазин».
«Какая блеклая жизнь», — подумала Франциска.
Тут и жизни-то не осталось, никакой радости и веселья, все серое и вялое. Должно быть, в магазине до сих пор чувствовался дух множества поколений Саутеров. Странно, что эта лавка так и не закрылась. Или Саутер, заправлявший тут сейчас, сменил специализацию магазина и занимался только аквариумными рыбками, которых развозил по клиентам?
Это легко выяснить. Достаточно спросить его.
Взяв мобильный, Франциска набрала номер Пауля. Адамек как раз сидел в приемной у врача. Отойдя от кабинета, он сообщил, что освободится минут через десять.
Когда один из напарников отправлялся на задание, он обязательно сообщал о своих планах другому. Вот и сейчас Готтлоб поделилась с Паулем своими размышлениями, продиктовала ему фамилию и адрес Саутера и попросила проверить его по поисковой системе, когда Адамек вернется в участок.
Закончив разговор, она посмотрела на мобильник в своей руке. Только сейчас Франциска вспомнила, что обещала перезвонить Максу. Он наверняка уже проснулся. Она набрала его номер, но Унгемах не взял трубку. Вытащив ключ из замка зажигания, Готтлоб выбралась из машины и широким шагом двинулась вперед.
Отец говорил не очень-то приветливо, но все же пригласил его войти. Хотя Максу и не хотелось этого делать, он заставил себя подняться по ступенькам крыльца и проследовать за стариком в затхлый полумрак комнаты.
«Соберись, — мысленно увещевал он себя. — Ты тут, потому что тебе нужно кое-что у него выяснить. Соберись. Не позволяй ему спровоцировать тебя. Ему только того и надо. Скорее всего, он тоже хочет свести с тобой счеты».
Унгемах прошел за отцом на кухню.
И остолбенел.
Кухня была все та же — шкафчики из прессованной древесины, старый сосновый стол, металлические стулья с синтетической обивкой сидений. Но тут было прибрано. Даже чисто. На столе не было ни бутылок, ни пепельниц, ни грязной посуды, нигде не осталось липких отпечатков от кружек — никакого мусора. Макс еще никогда не видел эту кухню настолько чистой.
— Садись, — приказным тоном заявил отец.
Достав с полки два стакана, он поставил на стол бутылку минеральной воды.
Макс глазам своим не поверил.
Минеральная вода! У них дома никогда не было минеральной воды! Он присел на стул. Отец устроился напротив, разлив воду по стаканам.
— Должен признать, я удивлен. Я считал, что больше никогда не увижу сына, так же как и дочь.
Макс тут же позабыл о минералке. Чаша его терпения переполнилась, и все попытки держать себя в руках оказались тщетными. За одно мгновение отцу удалось перенести его в прошлое, и теперь Максу казалось, что ему вновь лишь пятнадцать лет.
— Да, много времени прошло, — едва сдерживая гнев, пробормотал он.
Отец отхлебнул воды.
— Если мать не будет соблюдать режим лечения, то умрет, и я останусь один. — Отец заметил его изумленный взгляд. — Поэтому тут уже давно нет спиртного, если ты этому удивляешься.
— Рад это слышать.
— Мне плевать. Я делаю это не ради других, а ради твоей матери! — Покачав головой, отец привычным движением отер губы. — Что тебе здесь нужно? Прошло столько времени… Мы примирились с твоим отсутствием, и я, и мать. Пусть все остается как есть.
— И тебя не интересует, что случилось с Синой?
— Если я узнаю это, ничего не изменится. Сина мертва. И я не хочу знать, как она погибла.