– Зачем вам эта птица? – спросил он после того, как забинтовал Жюстине ногу и согрел им обоим молока. Горячего молока он не пил с детства. Они перебрались в большую комнату с книгами. Он уже несколько раз сказал, что ему пора.
– Например, для компании.
– Но разве таким большим птицам не лучше жить на воле?
– Не получится. Он слишком зависит от человека. Если его выпустить, то он погибнет. Другие птицы его заклюют.
– А вы пытались?
Жюстина кивнула.
– Он взлетел на дуб. И вдруг все небо буквально наполнилось сороками. Они уже почти накинулись на него, но, к счастью, он слетел прямо ко мне на руки. После этого он боится даже, когда я окно открываю.
– А больше здесь никто не живет?
Она покачала головой.
В комнате тоже висели афиши в рамках – все та же реклама пастилок «Санди». Он указал на них и спросил, откуда они здесь.
– Мой отец – Свен Дальвик. Знаете, концерн «Санди».
Ханс-Петер не знал, и это ее странным образом обрадовало.
Он прошелся вдоль полок, рассматривая корешки книг.
– Любите читать? – спросила она.
– Да. В следующей жизни я стану букинистом.
– А в этой жизни чем занимаетесь?
– Я ночной портье.
– А мне кажется, из вас мог бы получиться хороший врач. Если вспомнить, какой шум подняли из-за моей ноги.
Он серьезно взглянул на нее:
– Там, на снегу, вы сидели как мертвая. Будто вас убили.
– Убили! С чего вы взяли?
– Ну так выглядело. Совсем как в кино.
– Ох...
– А если бы я там не проходил...
– Я бы вскоре очнулась. Со мной такое и раньше случалось. Нога подгибается, дикая боль, и я теряю сознание.
– Но отчего все?
– Когда-то, очень давно, я сломала ногу. Вот с тех пор и мучаюсь. Стараюсь ее разработать, бегаю. Но теперь-то уж придется отказаться от пробежек.
– Да уж, я тоже так думаю!
Он снова посмотрел на полки:
– Вы сами все эти книги купили?
Она рассмеялась коротким и немного презрительным смехом:
– Полагаете, я на это не способна?
– Я не то хотел сказать.
– Не извиняйтесь. Да, это мои книги. В этом доме только я любила читать.
– Вы давно здесь живете?
– Я здесь выросла.
– Ух ты... Я вижу, кстати, что у вас есть Бернард Маламуд. Знаете такого писателя?
– Что значит – знаете? Я его много лет назад прочла, мне понравилось, как он пишет. Мне кажется, у меня три или четыре его книги есть.
– Мне он тоже нравится. Правда, я только одну его книгу читал, «Помощник». Она меня всерьез зацепила.
– Можете взять почитать, если хотите.
Ханс-Петер обрадовался.
– Очень, очень хочу.
Свет.
Всполохами рассекающий темноту, черную, окутывающую все вокруг. Блеск осколка, глаза. Голоса матери и сестер: Флора, Флора! Или это чайки кричат вдалеке?
Неужели она это помнит? Она была совсем крошечной, лежала в корзине под деревом.
Нет.
Она слышала рассказы об этом.
Слышала, как старшая сестра вспоминает:
– Ты там лежишь, а мама от нас как побежит, как закричит!
Почему она кричала?
На грудь ребенка опустилась птица.
Она его в глаз клюнула своим здоровенным черным клювом.
Да. Там это и сидит. В ней. Запах из широко распахнутого клюва птицы, запах зоба: мышей-полевок, червей, тины. Капля слюны, упавшая ей на щеку, и как она, хотя и была слишком мала, чтобы бояться, испытала страх. Ее крик слился с криком матери. И с криком птицы, которая взлетела, когда прибежали сестры, они подбирали камни и швыряли в нее, но птица долго еще кружилась над деревом.
* * *
– Тебя, кажется, Флорой зовут? Ты ведь меня узнаешь?
Она повернула голову. Утро.
Женщина на соседней койке лежала и рассматривала ее. Как долго?
– Я понимаю... что ты не можешь говорить. Но ты должна бы меня узнать, я – Мэрта Бенгтсон. У твоего отца было садовое хозяйство, мы еще туда приходили, покупали свеклу.
Под подбородком какая-то пухлая серость, муть в глазах, рука в прожилках, протянутая в ее сторону.
– Подумай, обе мы здесь очутились... в одной палате. Прелестная Флора Дальвик и я.
О да. Она отлично помнила. Писклявая и капризная девчонка, вечно грязноватая... сестру ее звали...
– Вы ходили на танцы с моей сестрой. Ох, до чего ж я завидовала. Вы такие красивые были в платьях... а ты вечно в чем-то розовом, да-да, именно в розовом... а ты говорила, что абрикосовое! Абрикос! Я знала, что это фрукт какой-то, но не больше.
Мэрта Бенгтсон с трудом ухватилась за полку над спинкой кровати и попыталась встать. Руки в старческих пятнах напряглись. Но сил не хватило. Мэрта упала обратно на подушки и громко пукнула.
Хрипло засмеялась, не разжимая губ.
– Что мы так закончим! Кто бы подумал.
Флора закрыла глаза. Сив, ее звали Сив. У нее были такие длинные пальцы на ногах. Они учились танцевать в ее комнате, с ними еще была Флорина сестра. Кто-то из них, но кто? Роза, танцорка?
Она потом забеременела, Сив. Так получилось. Натянутая кожа на животе, однако она от этого не умерла. Она улыбалась. Улыбалась и смеялась всю беременность, пока ребенок не выскочил из нее ночью.
Стыд? Конечно. Всегда было стыдно, когда такое выходило наружу. Что кто-то без благословения священника обнимал и целовал мужчину. Сама она обнимала Свена сколько угодно благословленная. А толку?
– Ты знаешь, что Сив умерла? Уже давно, в девяносто втором, знаешь? Легла в постель и умерла. А мы почему не можем так, Флора? Просто лечь и умереть?
Белые брюки. Плеск, брызги от тазиков с водой. Влажность между ног смыта. Она всегда мерзла, когда с нее снимали подгузник, пупырышки волной выскакивали на животе и ляжках. Она просто лежала, и из нее шел пар. Как из только что выпотрошенной рыбы. Наблюдала за юными лицами, сумеют ли они сдержаться, удастся ли им скрыть, что они в действительности чувствуют? Липкая коричневая жижа. Да, кишечник не выдержал этого ночного кошмара. Или то был не кошмар? Она слышала их ночью, шаги девчонки, топот за дверью, словно маршируют солдаты, девчонка остановилась перед дверью, но дверь не шелохнулась. Ночь.
– Тебе что-нибудь не то дали, Флора? Хорошо, сегодня давай воздержимся от кофе, я тебе лучше чаю налью.