– Ух, как воняет.
– Да, да, Мэрта, мы окно откроем.
* * *
Она сидела в ярко-желтом кресле. Мэрта Бенгтсон напротив. Сидят, будто две подружки.
– Но одного я все же не понимаю. Ты-то что делаешь в этом отделении? Хотя меня и не касается... но ведь есть частные дома престарелых. Да, конечно, здесь тоже так называемый частный, но ведь это же так себе заведение. Я хочу сказать, есть ведь места пошикарнее. Где у каждого своя медсестра. Уж у тебя-то на это должны иметься деньги. Учитывая состояние Дальвиков. Вы ж не все прокутили. Пока жив был Свен Дальвик, я хочу сказать. Хотя у вас наверняка другая жизнь была. Не такая, как у меня и... Я иногда в газетах видела. Шикарные фотографии. У тебя была шикарная жизнь, Флора. И вот мы обе здесь закончили.
* * *
Шикарная жизнь? Да. Если речь о деньгах. Да. Шикарная.
Когда она справилась с девчонкой, стало полегче. Поначалу она к ней с любовью, готова была принять и полюбить. Но путь оказался ошибочным. Ежовые рукавицы – вот что требовалось. Взять над девчонкой верх.
Иногда она отводила Жюстину в подвал и задавала ей жару. Сажала в бак и включала подогрев. Никогда не доводила до того, чтобы та ошпарилась, нет, так далеко она ни разу не заходила.
Но девчонка должна знать свое место.
Ее начало раздражать, что Свен носится с девчонкой. Ее бесил взгляд, устремленный на нее, когда Свен брал девчонку на руки, осыпал поцелуями, ласками. Глаза девчонки так и впивались в лицо Флоры. Они победно сияли.
Было в ней что-то больное. Сумасшедшее.
Она пыталась поговорить со Свеном. После того, как они занимались любовью, только тогда. В такие моменты он был весь нараспашку и готов выслушать ее мнение. Даже если и не соглашался с ним.
– Нет! – говорил он. – С девочкой все в порядке. Попытайся понять, Флора. Она все еще тоскует по матери.
– Свен, дорогой, она вряд ли помнит свою мать.
– Это тоска. Она изнутри выедает ее, точит в ней дыру. Мы не должны этого допустить, мы должны отдать ей всю свою любовь, какая у нас есть.
Всю? – думала она. Всю нашу любовь?
И раскидывала руки и ноги – приди и снова возьми меня, любимый, засей меня, сделай плодородной.
* * *
– Она слышит, что я говорю? Она ведь слышит? Или как, сестричка?
– Никогда не знаешь. Но все же надо выбирать слова.
Нет, мы никогда не были такими уж подругами. Только с виду, если ты это понимаешь своими несчастными усохшими мозгами. Она была топорной и неуклюжей, в точности как ты, как вся ваша семья, я так и вижу твоего отца, как он, покачиваясь, плетется домой в субботу вечером, такой неровной, кривоватой походкой... а вы разбегаетесь из дома точно перепуганные мыши. Иногда он бил Сив, и она прибегала к нам и плакала. И как о таком можно рассказывать. А она почти хвасталась, синяки показывала. Правда, позже, когда эта беременность ее случилась, он спокойно новость воспринял. Но он к тому времени в религию ударился, его словно подменили, для малыша он стал чудесным дедушкой.
Но прежде-то! Выставлял на мороз жену и детей, вот он я, хозяин. Моя бы мать никогда, никогда не позволила, чтобы ее так выкинули. Из собственного дома. Да если бы мой отец наливался шнапсом допьяна... Думаю, она бы своими руками его на огороде зарыла.
А твоя мамаша была из бродяжек. Поэтому она и не сопротивлялась. В ней чувство вины намертво засело, клеймо бродяжки стояло на ней. Раз он ее по губам ударил, до крови разбил. Мы с Сив в окно видели. «Побродяжка чертова!» – орал он, а она стояла перед ним босая, полуголая. А она ведь согласна, сказала я Сив. Тогда мы по-настоящему поссорились.
* * *
– Потом ты вышла замуж за этого директора, за вдовца Дальвика. Подцепила его играючи. А с нами после едва здоровалась. Дочка моя, Розмари, ходила в один класс с его дочерью. Мы вас иногда на родительских собраниях встречали. Ты так крепко держала его под руку. Делала вид, будто не признаешь меня. А я ведь не очень изменилась, Флора, это ты изменилась. И все же я-то тебя сразу узнала. От людей никогда не спрячешься, понимаешь, в какие тряпки ни кутайся. Хоть в шелк, хоть в бархат, хоть в лохмотья.
Они были похожи на отца, такого же топорного сложения, кожа жирная, в складках. А она, Флора, была хрупкой.
– Ты маленькая как девочка, – говорил Свен и заключал ее в объятия.
Когда его дочь спала, он вспоминал наконец про свою женщину. Обхватывал ее тонкие бедра, поместится ли туда ребенок? Маленькие розовые соски, плоские, как у юноши. Тогда она была коротко стриженной, он называл ее своим мальчиком.
Девчонка спала, но никогда не было уверенности. В любой момент могла проснуться и возникнуть в дверях, уставиться своим сверлящим «что-ты-делаешь-с-моим-папой» взглядом.
* * *
Флора перестала испытывать оргазм.
Но Свен не заметил ничего. Интересно, он хоть догадывался?
– Я не могу расслабиться, во мне все блокируется.
– Не думай об этом столько. Это потому, что ты об этом думаешь, потому у тебя и не получается.
– Давай поедем куда-нибудь, наша поездка в Лондон ведь прервалась. Давай продолжим путешествие, только на этот раз Париж выберем.
Он не хотел оставлять девочку. Не так скоро. Он и так часто уезжает по делам. После, Флора, после.
А время утекало, и вот Жюстина отправилась в школу.
– Кто за ней будет смотреть? – сказал он. – Если мы оба уедем, и ты и я? Кто ее одевать будет и провожать в школу, ранец собирать?
– Ты же раньше эту проблему решал?
– Теперь все по-другому. Я не могу ее столько раз предавать.
И уезжал один. Возвращался с дорогими подарками. С бриллиантовым кольцом в знак примирения. А девчонке какую-то трубу привез.
– Если ты на ней в доме играть будешь, то я перееду!
Да и можно ли это назвать игрой?
Девчонка ушла на берег и дунула так, что все тело скрючилось. Утки приплыли на странный звук, ума-то у них немного. А она, видно, обрадовалась.
– Я птицам играю, папа.
– Хорошая моя, талантливая девочка. Ты скоро оркестр организуешь.
Утки влезли на причал и загадили все своим пометом. Он бы подумал, кто все это отскабливать будет! Он что, вообразил, что я сюда переехала, чтобы птичье дерьмо со старых мостков отдирать?
Нет.
С этим мужчиной невозможно ссориться. Он огрызался, а потом замолкал. И молчал, пока она сама не приползала с покаянием.
Девчонка! Она во всем виновата. С ней слишком носятся и балуют.
* * *
Флора скрючилась на стуле. Она очень устала. Мэрта Бенгтсон лежала и таращилась на нее, лишая покоя.