Он провел меня в трапезную — сводчатый длинный зал тюдоровских времен, уставленный деревянными столами, и показал место, где молодой граф Рочестер вырезал на скамье какую-то непристойность. По стене тянулись свинцовые окна, в центре украшенные старинными витражами отличной работы: Томас Беккет на коленях у смертного ложа; священник в длинной рясе, разливающий похлебку смиренно выстроившимся в очередь беднякам; средневековый доктор, перевязывающий кому-то бедро. Над местом Рочестера оказалась картина непонятного мне содержания: человек с крестом на шее и с палкой в руке склонился над грудой черных лохмотьев.
— А это в самом деле любопытная вещица, — ответил на мой вопрос Стивен Барли. — Мы ею очень гордимся. Видите ли, этот человек — один из первых донов колледжа. Он пронзает серебряным колом сердце вампира.
Я, онемев, уставилась на него и наконец с трудом выговорила:
— А что, в Оксфорде тогда водились вампиры?
— Точно не скажу, — с улыбкой признался он, — но есть легенда, что первые ученые помогали окрестным крестьянам избавиться от вампиров. Они в самом деле собрали немало преданий на сей счет, весьма устрашающих. Записи и теперь хранятся в Камере Рэдклифф, через дорогу от нас. Легенда говорит, что первые доны не желали держать у себя даже записок о чудовищах, так что хранили их в разных местах, пока не построили Камеру.
Я вспомнила Росси и задумалась, заглядывал ли он в это хранилище.
— А нельзя ли узнать имена студентов, которые учились в вашем колледже раньше… скажем, лет пятьдесят назад. Или аспирантов?
— Не знаю. — Мой провожатый удивленно разглядывал меня через деревянную скамью. — Если хотите, могу спросить мастера колледжа.
— Нет, нет. — Я почувствовала, что краснею — проклятие моей юности. — Неважно. А можно… можно посмотреть записи о вампирах?
— Любите ужастики, да? — усмехнулся Стивен. — Там особенно не на что смотреть — старые пергаменты да кожаные тома. Ну да ладно. Пойдем сейчас посмотрим библиотеку колледжа — она того стоит! — а потом отведу вас в Камеру.
Библиотека, воистину, была жемчужиной университета. С тех невинных дней я повидала много колледжей и многие из них изучила насквозь — бродила по библиотекам и трапезным, вела занятия в аудиториях, чаевничала в гостиных — и могу с чистой совестью утверждать, что ничего подобного той первой библиотеке не видала: кроме, может быть, часовни колледжа Магдалены с ее божественной росписью. Прежде всего мы вошли в читальный зал, окруженный, как некий террариум, стенами цветного стекла. Студенты — редкие образчики флоры — сидели вокруг столов, равнявшихся древностью самому колледжу. Удивительные люстры свисали с потолка, а в углах на пьедесталах возлежали необъятные глобусы эпохи Генриха VIII.
Стивен Барли указал на стену, уставленную рядами томов первого «Оксфордского словаря английского языка». Другие полки были заняты атласами разных веков, третьи — старинными родословными и трудами по истории Англии, греческими и латинскими грамматиками разных времен. Посреди читальни на резной барочной подставке разместилась гигантская «Энциклопедия», а у входа в следующий зал в стеклянном ящике виднелась растрепанная книга: по словам Стивена — «Библия» Гуттенберга.
Над головой окошки, похожие на отверстия в куполах византийских церквей, пропускали внутрь столбы солнечного света. Над ними кружились голуби. Пронизанные пылью лучи касались рук студентов, переворачивающих темные листы, их вязаных «джемперов» и серьезных лиц. Здесь был рай ученья, и я молилась, чтобы однажды его врата открылись мне.
В следующем зале на высоких стенах виднелось множество балкончиков, винтовых лестниц и, под самым потолком, — ряд пыльных окошечек. А все пространство стен между ними было скрыто книгами, сверху донизу — от каменных плит пола до сводчатого потолка. Акры тисненой кожи корешков, кипы папок, массы темно-красных миниатюрных томиков девятнадцатого века. Что могло скрываться под всеми их переплетами? Смогу ли я хоть что-нибудь в них понять? Я не знала, в библиотеке мы или в музее. Должно быть, все эти чувства явственно отразились на моем лице, потому что мой провожатый довольно улыбнулся:
— Недурно, а? Вы, должно быть, и сами из книжных червей. Раз так, пойдемте: покажу самое лучшее, а потом — в камеру.
После тишины библиотеки яркий день и гул машин были почти непереносимы. Однако у меня был повод благодарить их: проходя по шумной улице, Стивен на всякий случай взял меня за руку. Наверняка он заботливый старший брат, подумалось мне, однако от прикосновения его теплой сухой ладони у меня по спине разбегалась звенящая дрожь, оставшаяся и тогда, когда он выпустил мою руку. Поглядывая искоса на его беззаботный веселый профиль, я не сомневалась, что сигнал передался только в одну сторону. Но мне хватило и того, что я получила его.
Камера Рэдклифф, как известно любителям английской старины, — одно из чудес английской архитектуры: странная и прекрасная бочка, полная книг. Одна ее окруженная широким газоном стена выдвинута из ряда домов почти на середину улицы, так что трудно рассмотреть ее целиком, разве что как силуэт над крышами университетских зданий. Мы вошли молча, хотя середину величественного круглого зала уже заполнила группа говорливых туристов. Стивен показывал мне особенности интерьера, описанные во всех учебниках по английской архитектуре и в каждом путеводителе. Но здесь было все трогательно и мило, и я подивилась, какое неподходящее место нашли давние ученые мужи для науки зла. Наконец Стивен подвел меня к лестнице, и мы поднялись на балкон.
— Вон там, — он указал на дверцу, пробитую в стене книг, будто вход в пещеру в скальной стене, — там маленькая читальня. Я сам всего раз туда заходил, но, по-моему, вампирская коллекция у них там и хранится.
Темная комнатушка в самом деле оказалась крохотной, тесной и молчаливой. Здесь не слышны были голоса туристов, а углы древних переплетов торчали с полок, как осколки окаменевших костей. Человеческий череп в золоченом ящичке довершал мрачное впечатление. Комната была так мала, что в ней нашлось место всего для одного стола посередине, и мы, входя, едва не налетели на него. А значит, оказались лицом к лицу с ученым, переворачивавшим хрусткие листы фолианта и делавшим короткие заметки на листке бумаги. На бледном костлявом лице этого человека темнели провалы глазниц, и из них на нас удивленно и сосредоточенно взглянули горящие глаза. Глаза моего отца.
— В столпотворении машин скорой помощи и полиции, среди столпившихся зевак, — сказал отец, — я простоял с минуту на мостовой перед библиотекой, глядя, как извлекают из-под колес и увозят погибшего библиотекаря. Страшно и невозможно было представить, что жизнь, пусть даже весьма неприятного человека, оборвалась так внезапно, однако меня в ту минуту больше заботила судьба Элен. Я проталкивался сквозь разросшуюся толпу, высматривая девушку, и вздохнул с бесконечным облегчением, когда она сама нашла меня и тронула за плечо рукой в перчатке. Элен была бледна, но собрана. Шею она плотно обмотала шарфиком. Я содрогнулся, увидев повязку на ее нежной шее.