Еще один кусочек к мозаичному портрету матери Элен, который я мысленно составлял по ее редким обмолвкам.
— А почему она не живет в горах?
— Там нет работы — заповедник. Кроме того, тетя была бы против, а она умеет быть очень суровой. Она и так считает, что мать непозволительно уединяется.
— А где работает твоя мать? — Я выглядывал в окно на единственную пассажирку, ожидавшую автобуса на остановке: старая женщина в черном платье, с черным платком на голове и букетиком красных и розовых цветов в руке. Впрочем, когда двери открылись, она не села в автобус и не поздоровалась ни с кем из приехавших. Когда автобус тронулся, старуха долго смотрела ему вслед, склонив лицо к букетику.
— Работает в сельском клубе: заполняет бумаги, печатает на машинке и подает кофе заезжему городскому начальству. Я пыталась ее убедить, что это не работа для ее ума, но она только пожимает плечами и продолжает свое. Моя мать достигла выдающихся успехов в простоте и скромности.
В голосе Элен сквозила горечь, и мне подумалось, что скромная карьера матери могла, по мнению дочери, вредить и ее собственным успехам. Хотя то, чего недодала мать, щедро возместила тетушка Ева. Элен грустно усмехнулась:
— Увидишь сам.
На обочине промелькнул указатель с названием нужной деревни, и через несколько минут автобус остановился на маленькой площади под пыльным платаном. На другой стороне виднелась церковь в лесах. Под навесом остановки ждала старуха — копия одетой в черное бабушки, оставшейся позади. Я оглянулся на Элен, но та покачала головой, а старушка уже обнимала сошедшего перед нами солдатика.
Элен, как видно, и не ожидала, что нас встретят, и, не оглядываясь, зашагала по боковой улочке мимо тихих домиков с цветочными ящиками на подоконниках и зашторенными от солнца окнами. Какой-то старик, сидевший у крыльца в деревянном кресле, улыбнулся нам и тронул рукой шляпу. В конце улочки привязанная к столбу серая лошадь жадно тянула воду из ведра. Две женщины в домашнем платье и шлепанцах болтали у кафе, кажется, закрытого. Из-за полей доносился колокольный звон, а пение птиц слышалось в листве лип над самыми головами. В воздухе разносилось сонливое жужжание.
Улочка резко оборвалась, затерявшись в траве луга, а Элен постучала в дверь последнего домика. Очень маленький домик под красной черепичной крышей сиял свежей желтой штукатуркой. Крыша выдавалась вперед, образуя террасу, а на темной входной двери краснела ржавчиной большая дверная ручка. Домик стоял чуть на отшибе от соседей, и при нем не было яркой кухоньки или посыпанных свежим песком дорожек, какие я видел у многих других домов на улице. В густой тени карниза я не сразу разглядел лицо женщины, вышедшей на стук. Когда же увидел его отчетливо, она уже поцеловала Элен в щеку — объятия были не слишком жаркими — и повернулась ко мне.
Сам не знаю, чего я ожидал: может быть, после рассказа об измене Росси мне представлялась грустная стареющая красавица, жалкая и беспомощная. У женщины, стоявшей передо мной, была та же прямая осанка, что и у дочери, и веселое смелое выражение лица, темноглазого и румяного. Прямые темные волосы были собраны в узел на затылке, а поверх полосатого платья был повязан украшенный цветами передник. В отличие от тети Евы, мать Элен не пользовалась косметикой и не носила украшений, а такие же платья я видел на женщинах у кафе. Она явно хлопотала по хозяйству и закатала рукава до локтя. Твердое рукопожатие, открытый взгляд в глаза. Она ничего не сказала, но, встретив ее взгляд, я на миг увидел застенчивую девушку, какой она была два десятилетия назад, скрывавшуюся в глубине окруженных морщинками глаз.
Она пригласила нас в дом и усадила за стол, поставила перед нами три выщербленные чашки и тарелку с булочками. В доме пахло горячим кофе, свежим луком и картошкой — как видно, хозяйка нарезала овощи для салата.
Незаметно оглянувшись по сторонам, я понял, что в доме всего одна комната — она служила и кухней, и спальней, и гостиной. Сразу бросалась в глаза чистота: на узкой кровати в углу — белое покрывало и горка подушек в кружевных наволочках. На столике у кровати лежали книга и очки, стояла керосиновая лампа. Рядом небольшой стул, в ногах кровати — деревянный сундук, расписанный цветами. Кухонный уголок, где мы сидели, состоял из простой плиты и окруженного стульями стола. В доме не было электричества, не было и ванной (о пристройке на заднем дворе я узнал только в конце визита). На стене висел календарь с фотографией фабричных рабочих, а другую стену скрывал вышитый красной и белой нитью коврик. Цветы в кувшине, белоснежные занавески на окнах, и дрова у плиты аккуратно уложены в маленькую подставку — все дышало теплом и уютом.
Мать Элен чуть застенчиво улыбнулась мне, и тогда я увидел в ней сходство с тетей Евой и понял, кажется, чем она привлекла Росси. В ее улыбке было столько тепла, так медленно она возникала и постепенно расцветала до полной открытости, превращаясь в сияние. И так же медленно ее улыбка погасла, когда она снова села резать овощи. Взглянув на меня, мать по-венгерски что-то сказала Элен.
— Она просит меня налить тебе кофе.
Элен подошла к плите, налила кофе, насыпала сахару из жестянки и поставила передо мной чашку. Ее мать отложила нож, чтобы придвинуть ко мне тарелку с булочками. Я вежливо взял одну и поблагодарил по-венгерски, наполовину исчерпав свой словарный запас. На ее лице снова замерцала медленная сияющая улыбка, и, переведя взгляд от меня к Элен, мать снова сказала что-то непонятное для меня. Элен залилась краской и поспешно занялась кофе.
— Что такое?
— Ничего. Мать рассуждает по-деревенски, только и всего. Элен поставила чашку перед матерью и, налив себе, села к столу.
— Теперь, Пол, потерпи, пока я расспрошу, как она жила и какие новости в деревне.
Прислушиваясь к быстрому альту Элен и негромким ответам ее матери, я потихоньку рассматривал комнату. Эта женщина жила не только поразительно скромно — так же жили все ее соседи, — но и совершенно одиноко. Я нашел взглядом две-три книги, но ни следа домашних животных. Не было даже цветов в горшках. Комната походила на келью монахини.
Снова взглянув на мать Элен, я заметил, как она молода — гораздо моложе моей матери. В проборе виднелось много седых прядей, и годы оставили морщины на ее лице, но крепкая фигура сохранила привлекательность, не зависящую от моды и возраста. Она могла сто раз выйти замуж, подумалось мне, а вот живет здесь в монашеском уединении. Встретив ее улыбку, я улыбнулся в ответ: в ее глазах светилось столько тепла, что мне захотелось протянуть руку и нежно взять и погладить ее пальцы, тихонько чистившие картофелину.
— Матери хотелось бы побольше узнать о тебе, — обратилась ко мне Элен, и при ее посредстве я старался как можно полнее отвечать на тихие вопросы, заданные на венгерском. Под ее испытующим взглядом мне казалось, что мы могли бы обходиться без переводчика. Из какой я части Америки? Зачем приехал сюда? Кто мои родители? Не беспокоятся ли они, что я так далеко уехал? Как я познакомился с Элен? — Среди этих вопросов были и другие, которые Элен не пожелала переводить, и, задавая один, мать тихонько погладила Элен по щеке. Та возмущенно вскинулась, и я не стал просить объяснений. Вместо этого мы продолжали обсуждать мои занятия, планы на будущее и любимые кушанья.