«Светлый мир» прибрал к рукам все аптеки Города.
Несколько недель спустя к двадцати четырем правам человека прибавилось двадцать пятое, и эта новость вышла на первые полосы газет. С 97 года, когда были приняты право на молодость, право на красоту и право на комфортный минимум, Внедрение не меняло Основной закон гипердемократии. Благая весть из пяти первых секций — политического и экономического центра Города — пороховой дорожкой докатилась до медвежьих углов, прозябающих у пограничных стен.
Всякий абонент «имел право решать моральные проблемы по собственному усмотрению».
В гигантском комплексе тропических теплиц, расположенном в Двадцатой зоне, «Светлый мир» посеял мак — между двумя кофейными плантациями. Героин, кокс и легальные амфетамины заполонили полки супераптек. Суперфармацевтика приносила больше дохода, чем энергетика и вооружение.
Прибыль оседала в «Светлом мире».
Войну финансировал «Светлый мир».
Глюка как будто подтачивало изнутри какое-то мучительное подозрение. Он все время шутил насчет смерти, в том числе и собственной, но добавлял, что хотя жизнь — штука никчемная, она слишком мало его волнует, чтобы сознательно с ней покончить. Глюк любил всякие аутотренинги по телевидению и говорил, что это единственное, что еще способно его рассмешить. Глюк плевать хотел на человечество и на все благоглупости, ведущие к единственной заветной цели — четырем стенам личной собственности, куда можно напихать бьющиеся предметы и живых людей, а потом вместе поглощать продукты питания. Глюк говорил, что практически нет целей, за которые стоит бороться.
Он спросил у Сида, есть ли у него цель. Сид ответил отрицательно.
В ночь на 4 октября он заметил во взгляде Глюка особый огонь, когда тот приготовился стрелять. Мрачное удовлетворение человека, убедившегося в реальности своих подозрений, которые предпочел бы считать бреднями.
Глюк наверняка знал больше, чем он.
Сид нашел его адрес через Комитет ветеранов. Глюк жил в тупике Джонни Уокера. Небольшой домик в старом квартале, красный кирпич и металлические двери с номерами. Двор, где малышня играла в футбол среди веревок с бельем, — прямо открытка столетней давности.
Глюка дома не было. Сид вскрыл дверь с помощью кредитной карточки. В квартире полная пустота. В ванной в швах между плиткой — засохшая кровь. Внутренняя поверхность ванны отмыта плохо, на фаянсе неуловимый красный налет. Зеркало разбито. И ничего, что навело бы Сида на какой-то след.
Они так больше и не виделись. С тех пор прошло десять лет.
«Махиндра» взяла вправо, чтобы съехать с дороги. Это положило конец воспоминаниям. Он снизил скорость и дал им чуть-чуть оторваться. Зоны начинались всего в нескольких километрах от шоссе, и дорога, по которой надо было ехать, вела в места, куда люди наведывались редко: частные вертолетные площадки, заводы, свалки и пустыня вокруг.
Сид съехал на дорогу и удвоил внимание. Через двести метров выключил фары. Сзади послышались сирены. Они приближались со страшной скоростью, и он на всякий случай съехал на песок, куда не доходил свет галогеновых фонарей. Его обогнал грузовик и унесся в направлении, куда исчезла «махиндра». Судя по коду номерного знака, грузовик был из транссекционного морга. Позади снова завыла сирена. Во весь опор пронесся мимо второй холодильник, потом третий, потом четвертый. Сид поежился. С каких это пор покойницкие фургоны ездят под вой сирен, словно их клиенты заплатили двойную цену, чтобы доехать побыстрее? Он вышел из машины и огляделся. Он стоял в двух шагах от вертодрома на широком плато над промзоной. В ту же сторону уходила дорога. Она петляла вокруг холма, к долине вел мягкий уклон. Свернуть с дороги и ехать напрямик было абсолютно невозможно: на спуске плато внезапно обрывалось отвесной стеной. На машине нереально. Сид подошел к краю выступа.
И увидел.
Три десятка машин, припаркованные бок о бок в пустыне. Вокруг копошились люди, выкрикивали непонятные Сиду приказы. Здание: компактный низкий блок метров двадцать длиной, на одном конце — тонкая труба, вовсю пыхтевшая дымом. Сид никак не мог поверить в то, что разворачивалось у него перед глазами. Разум отбрасывал собственные доводы. Надо было убедиться, увидеть ближе. Он вытащил фотоаппарат и навел на максимальное увеличение. Видоискатель забегал по песку. Потом по стертым лицам агентов в черном. Резкие жесты и вращающиеся обода колес. Красные отблески на хроме грузовиков. Слишком далеко, на резкость навести не удавалось. Глаз видел тысячекратно увеличенные детали, и мозг не в силах был собрать их воедино. Машинные заклепки. Слои дыма. Стрелка крана. Грузовик, сдающий задом к открытой топке. То, что выгружают.
Он убрал аппарат в карман куртки и сделал глубокий вдох. Начал спускаться. Склон был не таким крутым, как показалось. Он не спешил: темно, видно плохо, и за песок не ухватишься. Он двигался осторожно, лицом к склону, перенося вес тела на руки, чтобы почва под ним не осыпалась. И все-таки в какой-то момент съехал, но долгое скольжение, приведшее его к цели, прошло незамеченным из-за темноты и грохота техники, перекрывшего остальные звуки.
Он находился в пятидесяти метрах от топки. Большинство агентов, сгрудившихся возле нее, стояли к нему спиной. Ряды фургонов в ожидании разгрузки образовывали удобное укрытие. Фургоны были крупногабаритные, такие использовались после катастроф и терактов. Он подошел поближе. Потер ладони, стряхивая камешки, впившиеся в кожу во время падения. Он увидел, что за рычагами крана сидит парень с человеческим лицом. Гражданский. Справа и слева от него стояли агенты. Сам молодой, хилый, весь трясется. Сид увидел, как кран промахнулся и схватил пустоту. Раз, второй. На земле трое агентов, видимо руководивших операцией, разразились бранью. Тут Сид увидел «махиндру», которую выслеживал, — она стояла вместе с остальными машинами. У него мороз пробежал по коже. Он прижался к борту фургона.
Какая вонь…
Сид всем весом навалился на дверцы фургона и нажал на кнопку замка. Дверцы открылись, он придержал их, чтобы заглушить щелчок.
Сердце стучало прямо в ушах.
Какая вонь.
Он поднялся в фургон. Закрыл за собой дверь.
Взглянул. Отвел глаза.
Заставил себя смотреть. Снова смотрел, борясь с тошнотой.
Толстяки. Сваленные в кучу, как куски мяса на прилавке у мясника. Толстяки, лежавшие штабелями от пола до потолка. Они выпадали из плохо закрытых холодильных камер, валялись на полу на брезенте, заменявшем саван. Их было штук сорок, может, больше. Груды мяса, разделенные для приличия простынями, кинутыми между трупами. Невыносимо было видеть эту массу, как будто слипшуюся в единое целое. Кровавую, бесформенную, синюшную. Розоватое трупное мясо, дряблая плоть, вся в ранах и синяках, в крови и в дерьме. Лица, искаженные ужасом внезапной смерти, закатившиеся белки, разинутые рты, откуда словно несся последний крик. Или лица отсутствующие, неопознаваемые, разбитые всмятку. Или заплаканные, или бесконечно грустные, или наконец успокоенные.