И эта вонь с примесью формалина.
Сид заставит себя действовать как коп и загнал ужас поглубже в печенки. Он посмотрел на часы. 1:32. Он дал себе пять минут.
Он вытащил аппарат и сделал дюжину снимков. Переключился на видеосъемку. Попробовал сделать панораму, несмотря на дрожь в руках. Он снимал и чувствовал себя психом, извращенцем, и поток снимков расплывался в ровном свете дежурных фонарей, и казалось, они не могут быть реальностью. Большинство трупов было без бирок. Ни у одного не обозначено имени-фамилии. Редкие бирки на пальцах ног: X или Y, дата, время и предполагаемая причина смерти. Смерть была недавней. Окоченение уже присутствовало, синюшность формировалась. Двадцать пять — тридцать часов максимум. Он спрятал аппарат и рискнул посмотреть на этот кошмар вблизи. Может, он и был извращенцем, но действовал, как нормальный коп, и, несмотря на противоречивые чувства, которые охватили его, прежде всего и главным образом руководствовался в своих действиях вопросом почему.
Сид вдохнул, и тут же свело желудок. Он задержал дыхание. Слабый намек на ответ явился, когда он сосредоточился на причинах смерти, накорябанных на бирках:
«Самоубийство».
Он посмотрел на часы: 1:38.
Прижался к левой дверце и приоткрыл другую. Створка открылась, впустив горячий и свежий воздух и шум какой-то перебранки со стороны печи. Он выбрался из фургона. Убедился, что путь свободен. Большинство людей сгрудились у топки и что-то говорили в трейсеры. Остальные следили за дорогой. Часовому на кране были видны все входы и выходы. Сид приготовился к спринту. Перегнувшись пополам, он бросился вперед, к холму, вслушиваясь в урчание крана, свидетельствовавшее о том, что его не заметили. Когда он проделал три четверти пути, рычанье смолкло, и Сид понял, что он пропал. Но все равно продолжал мчаться, выжимая двойную скорость из усталого тела. Когда он достиг холма, тело в конце концов сдало. Он рухнул на склон и стал хватать ртом воздух, как вынырнувший из воды. Ему казалось, что смрад из фургона пропитал все его существо. Он откинул волосы с лица, закатал рукава, и его вывернуло. Вытер глаза. До него дошло, что нет ни криков, ни приказа остановиться, ни направленных на него фонарей. Ни выстрелов.
Он осторожно оглянулся.
Кран застопорился, потому что по нему спускался паренек.
Кран застопорился на полпути, его челюсти зависли над пустотой. Парень вцепился в металлические прутья на середине спуска и замер. До Сида долетали крики, слов он не мог разобрать. Только мольбу в голосе паренька. Угрозу в голосах агентов. Потом несколько минут нерешительности. Потом паренек прыгнул. Невероятный, даже какой-то грациозный прыжок перенес его за пределы группы, поджидавшей его спуска с крана, и завершился неудачным падением на скопление машин. Парень встал, опираясь на одну ногу, и попытался бежать. Сид увидел, как он хромает в его сторону. Он увидел, как агенты окружают его.
Он услышал звук выстрелов. Беглец рухнул на землю. В последний раз дернулся и застыл.
Агенты подошли и встали вокруг, заслонив его от Сида.
Они продолжали стрелять по мертвому. Они стреляли, пока Сид полз вверх по склону и пока он думал, что еще немного — и он сможет оказаться не где-нибудь, а в номере 191 гостиницы «Нокиа-Хилтон», но вскоре песенка пуль навеяла ему другой мотив, который стал тяжело колотиться у него в мозгу, как кровь в висках перед казнью:
В СВЕТЛОМ МИРЕ СЧАСТЬЕ — ЭТО НЕ СОН.
— Мы собрались здесь сегодня, чтобы освободить от уз брака присутствующего здесь мужчину и присутствующую здесь женщину. Три года назад — день в день — лейтенант Сидни Парадайн и мадемуазель Мира Криста Теодора Венс по велению сердца и совести заключили брачный договор ограниченного срока действия. Три года назад стороны поклялись окружать друг друга любовью и заботой, защищать — с одной стороны, а с другой — быть достойной этой защиты — до истечения срока договора. Сегодня, 19 ноября 31 года, супругам предстоит решить, продлить ли связывающие их обязательства на новый трехлетний срок или аннулировать их.
Сид с трудом сохранял лицо перед сливками общества, собравшимися на эту шикарную церемонию, благодаря которой Мира Криста Теодора Венс избавится наконец от своего алкоголика, копа из бедных кварталов. Мэр Зорги сидел в первом ряду, между пресс-атташе Внедрителя Ватанабэ и полутрупом в инвалидном кресле — самим Ричардом Капланом. На скамье для родственников сплошняком сидели Венсы — в порядке возрастания важности: сначала любовница отца семейства, скрывающая под черной вуалеткой ужасающий нервный тик, потом Кэри Венс — младшая сестричка Миры в пышном платье, страшная как смертный грех, поочередно бросающая убийственные взгляды на теперешнюю любовницу отца и на бывшую — собственную мать, — разжиревшую и самодовольную копию Миры, увешанную гроздьями бриллиантов и придерживающую за плечо сына, который клевал носом, сидя на стуле, со злобным взглядом и развязанным галстуком; и рядом с этим гаденышем, но чуть-чуть отстранясь от него, — на удивление приземистый и на удивление старый по сравнению со своими черно-белыми портретами в пять полос на первых страницах газет — сам Игорь Венс, прячущий за дымчатыми очками нечистую совесть человека из власти, а может, и волнение за свою непутевую, но любимую дочь.
Церемония проходила в галерее, примыкающей к основному корпусу солидного кирпичного особняка, где проживал Венс с двумя несовершеннолетними детками. Естественно, домик был под солнечным куполом. Это был самый большой и самый техничный солнцешар секции, и утренний свет, как две капли воды похожий на настоящий, лился сквозь витражные стекла на проповедника, придавая ему ту старомодную благость, которой, казалось, начисто лишены его слушатели, поглощенные собственными дрязгами. Мира Криста Теодора парила где-то на высоте в тысячу футов, нагрузившись наркотиками, которые добывала ей мамаша, — они же помогали первой и несменяемой супруге Игоря Венса хранить достойный отсутствующий вид. Кукла под вуалеткой, видимо, лечилась тем же. Младший Венс хлопал ресницами, как стробоскоп, и ронял слюни на хвосты своего галстука, про Венса и Каплана всем было известно, что они в равной степени дружили с белыми чертями. Сид не чувствовал торжественности момента. После эпизода с топкой он не мог уснуть до рассвета и по ходу дела довольно много выпил. Вернувшись в отель, он обнаружил разгромленный номер и счет за поломанные вещи, прикрепленный к сейфу. Как обычно, за Мирой Венс тянулись следы кокса и душный запах парфюма. Мертвенно-бледные туши покойников наполняли его одиночество в гостиничном номере. Сид позвонил в дежурную службу «Деливери». Досье прибыло в «Нокиа-Хилтон», когда он допивал вторую бутылку водки. Добрых три часа он писал, опрокидывая рюмку за рюмкой, и покой в душе постепенно воцарялся по мере того, как бумага принимала груз, который он не в силах был нести в себе. Покой возник из убеждения, что надо во что бы то ни стало узнать правду, вот оно — главное дело его жизни, а главный подозреваемый — мир, в котором он живет.