— А что будет с моей несчастной сестрой? — кричу я, не в силах больше сдерживаться.
— Твоя сестра останется в Тауэре, — невозмутимо отвечает Пембрук и, повернувшись на каблуках, уходит.
Бóльшую часть дня я провожу на коленях — молюсь в часовне. Я убита горем, оплакиваю судьбу Джейн и свою собственную. Неужели меня тоже объявят изменницей? А вдруг Пембрук и мой брак объявит недействительным? Господи, помоги мне — я чувствую себя такой беспомощной!
Но опасности, которые грозят мне, ничтожны в сравнении с тем, что может ожидать Джейн. Я снова и снова прошу Всемогущего Господа быть милосердным. И наделить этим качеством королеву Марию. Наконец, почувствовав, что больше ни молиться, ни плакать уже не в силах, я покидаю часовню и рассеянно бреду по анфиладе парадных комнат, не зная, куда себя деть.
Я оказываюсь в огромном зале с великолепной галереей. Здесь ровно семьдесят лет назад Ричарду III предложили принять корону. Как и Джейн, он был узурпатором; вот только, в отличие от моей сестры, он организовал заговор и плел интриги — и убивал, чтобы стать королем. Я как-то видела его портрет: тонкогубый горбатый человек с жестокими, подозрительными глазами. Его злобная внешность вполне отвечала злобному нутру. Я слышала, что такие совпадения случаются довольно редко. Горбун — так его называли, и душа у него тоже была горбатой. Но Джейн, не в пример Ричарду, вовсе не воплощение зла. Почему она должна расплачиваться за козни других людей?
Близится вечер, солнце еще не зашло, но в гулком зале прохладно и сумеречно, галерея погружена в тень: она расположена слишком высоко и золотистый свет из высоких, узких витражных окон не доходит до нее. И опять там стоит какой-то человек в темном облачении, смотрит, как и прежде — в тот вечер, когда я появилась здесь в первый раз. Неужели ему больше нечего делать? Неужели у него нет никаких других обязанностей? Черный человек стоит совершенно неподвижно, смотрит на громадный зал. Может быть, он наблюдает за мной? Я в этом не уверена, но у меня мурашки бегут по коже от этого пристального взгляда.
Я смело поднимаю на него глаза, чтобы дать понять, что его поведение неприлично, и чтобы разглядеть его лицо. Но там, наверху, темно, к тому же меня ослепляет солнечный свет из окон. Не сразу, но я понимаю, что за спиной у этого слуги маячат еще три темные фигуры. Одна вроде бы женская — с какой-то причудливой, чужеземной прической, вторая одета как монахиня, а третья вроде бы молоденькая длинноволосая девушка. Меня почему-то пугает неподвижность этих фигур.
— Эй, кто вы такие? — кричу я. Но в ответ — ни звука, и это вызывает у меня еще большее беспокойство. Фигуры по-прежнему стоят неподвижно… и вдруг исчезают. Да что за чертовщина?! И почему меня пробирает дрожь в этот теплый июльский день? Я, внезапно не на шутку перепугавшись, подбираю юбки и спешу к двери. Я бегу быстро, словно спасаясь от стаи демонов, и спрашиваю себя, не поселилось ли в этом доме какое-то сверхъестественное зло.
Я должна придумать себе какое-то занятие, чтобы отвлечься, иначе просто сойду с ума от страха. Вернувшись в спальню, я достаю пачку старых бумаг и предпринимаю еще одну серьезную попытку прочесть их.
Как уже упоминалось ранее, я догадываюсь, кто все это написал. Гарри сказал, что Уильям Герберт, граф Хантингдон, никак не мог этого сделать. Так что, скорее всего, автор записок — его жена, дочь Ричарда III. Если уж кому и хотелось хорошо думать о Ричарде, то в первую очередь ей — Катерине Плантагенет. Надо же, мы с ней тезки.
Я вновь перечитываю короткое вступление. «Но это явная клевета…» Да, наверняка дочь. Кто еще мог искренне считать злодея Ричарда невиновным?!
Я вглядываюсь в сумбур выцветших букв ниже, мои глаза впитывают текст.
«Слухи… ущерб репутации короля… Возможно, Бокенгам знал правду… он мертв. Милорд епископ С… говорит, что они еще живы… возможно, Манчини знал больше, чем сказал Пьетро… Тиррел был в Тауэре… 1487… заточ… Раглан».
Отчаянно пытаюсь выудить из этого хоть какой-то смысл. Я долго, но без особого успеха размышляю над пожелтевшей страницей. Пытаюсь вспомнить уроки истории и книги, которые когда-то увлекали меня. Я уверена, что слухи вредили именно репутации Ричарда III, так что здесь вроде бы все ясно. А «Бокенгам» наверняка означает Бекингем. Кажется, я читала о том, что герцог Бекингем поддерживал Ричарда, но позднее переметнулся на другую сторону. Что касается епископа С, то, чтобы понять, о ком идет речь, мне не хватает образования. А кто такие Манчини и Пьетро? Судя по именам — итальянцы. Но откуда итальянцы могли знать тайны английского короля?
«Они еще живы». Неужели речь идет о принцах? И это в 1487 году? Но ведь всем известно, что они были убиты в правление короля Ричарда.
А если нет?
Я помню, как господин Айлмер рассказывал нам о самозванцах, претендовавших на трон Генриха VII, о том, что многие верили, будто эти авантюристы являются законными наследниками Йорков. Внезапно мне вспомнились слова нашего доброго учителя: «Оба самозванца были объявлены мошенниками. Генрих VII проявил милосердие к Ламберту Симнелу и определил его работать к себе на кухню, но Перкин Уорбек слишком долго испытывал терпение короля, а потому кончил жизнь на виселице. За все эти годы Генрих VII ни разу не ложился вечером в постель со спокойным сердцем».
Но, спрашивается, почему Генрих VII не мог спать спокойно, если самозванцы были всего лишь самозванцами? Тогда я не обратила на это внимания, однако сейчас призадумалась. Уж не потому ли, что король не знал наверняка, мертвы ли принцы, и опасался, что они еще могут быть живы?
Тут в сопровождении Сандерса приходит Гарри и сообщает, что граф вернулся и зовет нас на ужин. Я всячески стараюсь оттянуть неизбежную встречу со свекром и, чуть запинаясь, спрашиваю Гарри, что он думает насчет Генриха VII. Однако мой муж настроен скептически.
— Скорее всего, — заявляет он, — король не мог спать спокойно, поскольку боялся: а вдруг люди подумают, что самозванцы говорят правду.
— Тогда почему он просто не казнил этих авантюристов?
— Сначала нужно было их поймать и отправить в Тауэр.
Я снова связываю бумаги и укладываю их в ларец. Руки мои дрожат, а упоминание о Тауэре откровенно пугает.
— Ты случайно не знаешь кого-нибудь, кого бы звали Тиррел? — спрашиваю я. Почему-то эта фамилия кажется мне знакомой.
— По-моему, был какой-то Тиррел, которого обезглавили еще в правление Генриха Седьмого, вот только не помню за что. Идем, любовь моя. Милорд и миледи не любят ждать.
За ужином Пембрук сообщает, что завтра Мария будет провозглашена в Лондоне королевой.
— Когда об этой новости станет известно, народ возрадуется, — заключает он.
Я, однако, не испытываю ни малейшей радости. Прекрасные дни миновали слишком быстро. Моя сестра больше не королева, и теперь на всех нас лежит подозрение в измене.
Утром граф с членами Тайного совета отправляется в Гилдхолл, [33] они должны будут присоединиться к лорду-мэру и городским старейшинам и стать свидетелями провозглашения Марии королевой.