Она открыла дверь в спальню и остановилась как вкопанная. Острая пронзительная мысль пригвоздила ее к полу. Воры хотели, чтобы Антон ушел от нее. И не абы куда ушел, а к ним. Они давно хотели, чтобы Антон перетянул на себя тяжмашевскую братву, для этого и подбивали его на разрыв с Кариной. Что, если подбили? Что, если он уже с ними?..
Антон пропадал где-то три дня, сегодня вернулся домой, ждал ее, чтобы поговорить. Поговорили. И снова разбежались. Она вела себя как последняя идиотка… Но сейчас надо забыть про гордость. Сейчас надо действовать. Карина взяла мобильник, набрала номер Антона. Но, увы, его телефон не отвечал.
Что ж, завтра утром она отправит людей на его розыски. И это даже хорошо, что у нее появился повод вернуть его силой. Она поговорит с ним, все ему объяснит, и они вместе разрулят ситуацию.
И еще она завтра продолжит разговор с Соколовым. Один важный момент она не выяснила. Игнат выплатил ему аванс, значит, он должен встретиться с ним, чтобы рассчитаться сполна. Возможно, расчет должны произвести в свинцово-пороховом эквиваленте. Может, потому Соколов и сбежал от всех, что раскусил намерение своего заказчика? Может, у него есть выход на Игната? Может, его нужно просто вернуть в ресторан, чтобы воры сами вышли на него? Вышли, да попали в капкан…
Что это? Явь, похожая на сон? Или сон, похожий на явь?.. Вооруженные спецназовцы в масках, жесткий паркетный пол вместо постели, руки за спиной, стальные браслеты на них. Хорошо, что ночная рубашка на ней шелковая, но не прозрачная. И не короткая она… А может, это и не сон вовсе?..
— В машину ее давайте! — услышала Карина чей-то жесткий властный голос.
— Эй, что за беспредел? — крикнула она. — За это ведь и ответить можно!
— Ответишь. Обязательно ответишь. За похищение человека ответишь!
Точно, не сон это. Соколов у нее в подвале, за ним менты и пришли. Кто-то навел их на цель… И если это московские менты, то дело дрянь.
— Одеться можно? — в отчаянии спросила она.
— Можно.
Одевалась Карина под присмотром спецназовцев. Не омоновцы это, а собровцы, верные псы московского РУБОПа… Похоже, вляпалась она конкретно.
Да, это действительно был РУБОП. Ее привезли на Шаболовку, закрыли в одиночной камере.
Менты приехали за ней ночью, перед самым рассветом. Темно было, когда они штурмом взяли дом, а сейчас уже светло. Солнце над Москвой поднимается, у кого-то хороший день впереди, а что ей светит? Это в «Тяжмаше» все схвачено, за все заплачено, а с московскими рубоповцами так просто не договоришься, особенно если они взяли с поличным.
Ближе к полудню Карину выдернули на допрос. Немолодой, но крепкого телосложения мужчина сидел за столом и сосредоточенно изучал содержимое листа бумаги, который он почему-то держал на вытянутой руке. Или глаза у него вблизи без очков не видят, или это понты у него такие. Судя по тому, что он старательно игнорировал Карину, похоже было на последнее.
Она села на стул, и только тогда он обратил на нее внимание.
— Ну что, Пахомова, будем с тобой дружить? — спросил мужчина, с жесткой иронией глядя на нее из-под густых бровей.
— А ты кто, крокодил Гена? — язвительно парировала она.
— Нет, не Гена. И не крокодил. Майор Кормилин. Сейчас ты расскажешь мне, как похищала гражданина Соколова, и мы начнем с тобой дружить. В соответствии с нормами Уголовно-процессуального кодекса. А нормы эти таковы, что чистосердечное признание облегчает вину…
— Но утяжеляет наказание.
— Это вряд ли. Скорее, наоборот.
— Я Соколова не похищала. Он сам ко мне пришел.
— И в подвале сам закрылся?
— Нет, не сам. Он попросил, чтобы его там закрыли…
— А избить себя тоже попросил?
— Попросил.
— Да нет, не просил он. Вот протокол его допроса. — Кормилин щелкнул пальцами по той самой бумаге, которую только что изучал. — Гражданин Соколов утверждает, что его похитили.
— Кто?
— Твои люди, Пахомова. Приехали за ним, избили, привезли к тебе домой.
— Я его привезла к себе?
— Нет, не ты.
— Тогда какие ко мне претензии?
— Хорошо, уменьшим претензии. С пяти лет до трех. Статья сто двадцать шесть, незаконное лишение свободы. Физические страдания были? Были. Значит, до трех лет лишения свободы.
— Кто его свободы лишал? Я с ним просто поговорила, домой хотела отпустить, но поздно уже было, решила до утра подождать.
— Допустим, суд тебе поверит. И что? А ничего. Соколова ты избивала? Избивала. Побои сняли? Сняли. А это истязание, статья сто тринадцатая, до трех лет лишения свободы. Так что, куда ни кинь, везде клин…
— Чего ты хочешь, майор?
— Закрыть тебя хочу. На три года.
— Зачем?
— Закон ты нарушила, Пахомова.
— Завтра Соколов скажет, что ничего не было.
— Не скажет. Он у нас под особым наблюдением.
— И кто меня заказал?
— Мы тебя заказали. Давно к тебе присматриваемся, Пахомова. Ты у нас личность легендарная, «крестная мать». Очень хотелось с тобой познакомиться.
— Соколов на моих врагов работает. Подставил он меня сильно.
— Знаю. Все знаю, — глумливо усмехнулся майор. — Соколов мне все подробно рассказал.
— Он меня наркотой накачал.
— Чего не знаю, того не знаю…
— Ну, если ты не хочешь этого знать, то какой с тобой может быть разговор? — с ледяным презрением взглянула на мента Карина.
— Будет разговор, Пахомова, будет. В стране объявлен бой бандитизму, и ты попала под этот танк. Сделаешь правильное движение — пройдешь между траками, ошибешься — намотаешься на гусеницу. Как видишь, выбор у тебя есть.
— И что это за правильное движение?
— Возьмешь на себя Соколова, признаешь свою вину, и мы оставим тебя в покое.
— Отпустите меня?
— Да, через три года… Или через два, если тебе повезет… Вернешься к своим, будешь и дальше пировать на чужих костях. А если не возьмешь на себя Соколова, все равно сядешь, только вернешься на пепелище. Не будет у тебя бригады, все прахом пойдет. Есть президентский указ о борьбе с организованной преступностью, начнем прессовать твоих бойцов. Кого с наркотой возьмем, кого с оружием, кому-то и вовсе предъявить будет нечего. Но никто раньше чем через месяц не выйдет. За это время твой «Тяжмаш» другая стая под себя возьмет.
— Я даже знаю какая.
— Голодных волков у нас в стране хватает, дай только запах добычи почувствовать.
— На этих волков ты, майор, и работаешь, да?
— Я работаю на закон.