До шести вечера он был свободен. Андрей перевернул брезент чистой стороной и погрузился в состояние покоя. В ближайшие часы он не был занят физическим трудом — стоило предположить, что он был занят умственным. Работа мозга чередовалась периодами сна. В шесть часов он поднялся, сунул в мешок все, что счел необходимым, и покинул берлогу.
Островский двигался четко на восток. Раздвигал ветки, перебирался через залежи бурелома, держался подальше от подозрительных выпуклостей. Опасные участки он обходил стороной. Несколько раз возникало чувство, что он здесь не один, но в этом не было ничего необычного, он даже не смотрел по сторонам. Минут через двадцать Андрей вышел к Белянче и залег за поваленным деревом. Речушка журчала по перекатам, обтекала глыбы известняка, торчащие из воды, — они напоминали обглоданные пещерные сталагмиты. Между урочищем и берегом тянулась дорога, но пользовались ею редко, колея заросла бурьяном. На правом берегу все выглядело по-иному, ярче, оптимистично. Зеленел сосновый бор. Над Егорьевским заказником царил птичий гомон, высоко в небе кружили орлы. Такова уж особенность этой местности. Белянча — четкая граница. Слева — темное царство, напоенное странностями, справа — светлое, в красках и живности. Две стороны одной медали, и вовсе не факт, что слева все плохо, а справа все хорошо…
До нужного места предстояло пройти на юг, в сторону райцентра. Андрей погрузился в лес, вынырнул через несколько метров. От волнения немели колени. Он перебежал поляну, окруженную дикой жимолостью, пересек «условную» дорогу и залег за глиняным выступом. Покатый берег был как на ладони. Каменные плиты валялись в беспорядке, съезжали в воду. Сердце колотилось, дышать становилось больно. Неужели все пришли? Он посмотрел по сторонам — не привели ли хвоста? Глянул на часы — до назначенного времени оставалось четыре минуты. Можно подождать, вжиться в обстановку…
На берегу расположилась троица: женщина и двое мужчин. Они почти не изменились — во всяком случае, издали. А ведь всем уже за тридцать… Жилистый субъект с торчащими ушами и залысиной на лбу сидел на камешке и вырезал из тальника свистульку. Он что-то напевал. Это был Борька Парамонов. Нервный, дерганый, подверженный эмоциям, обладатель страшноватой физиономии, лучащейся бездной обаяния. У плечистого типа с удочкой обаяния не было вовсе, зато Игнат Бурлаков обладал голливудской внешностью и вообще был неплохим человеком. Женщина вскарабкалась по камням, вдающимся в воду, села на корточки. Осиная талия у этой особы уживалась с тяжелыми бедрами и упитанными ногами — вечный бич Галки Шиффер. Данная проблема волновала ее в школе, волновала после школы, а сейчас, похоже, перестала волновать — ввиду своей полной неразрешимости. У Галки имелись и внешность, и обаяние, но чтобы эти качества отметить, рядом с ней нужно провести не один год.
Игнат подсек леску, чертыхнулся на обглоданного червяка.
— Не понимаю, чего ты хочешь поймать? — зевнул Борька, выбрасывая недоделанную свистульку.
— Рыба-падла называется, — буркнул Игнат. — Не ловится потому что…
Галка находилась у самой воды. Сняла длинную кофту, мешковатые штаны и осталась в купальнике. Села на корточки, чтобы оценить температуру воды. Поежилась — солнышко светило по-летнему, а вот вода была прохладной.
— Отлично! — обрадовался Борька. — В нашей бане — женский день.
— Даже не надейся, Парамонов, — проворчала Галка, принимая задумчивый вид.
— Еще постой немного, — предложил Борька. — Уж лучше так, чем никак.
— Да не, уже значительно хуже, — проворчал Игнат, извлекая из консервной банки червяка. — Раньше было лучше. Поизносилось то, в чем мама Галку родила.
Девушка чуть не поперхнулась, со злостью уставилась на Игната… и оступилась. Ахнула, закачалась, поняла, что не удержится, — и оттолкнулась пяткой, чтобы не разбиться о камень.
— Красиво, елы-палы… — вздохнул Борька. — Умеет же она зажечь!..
Галка вынырнула, отплевываясь и нецензурно ругаясь. Шустрыми саженками поплыла к берегу.
— Упала, — резюмировал Борька. — Падшая женщина.
— Ругайся культурнее, Галка, — посоветовал Игнат. — Твои матерки больно ранят наш слух.
— Почему я должна ругаться культурно? — возмутилась Галка, выбираясь на камень. — У нас сегодня день русской культуры?
Андрей засмеялся, сполз с обрыва и направился к «отдыхающим». Они повернулись — дружно, как по команде, — и застыли, словно в фильме ужасов, с объятыми страхом лицами. Ступор сразил на полном серьезе — они не играли. Призрак из прошлого неумолимо вторгался в их жизнь. Мокрая Галка застыла в ступоре, глупо приоткрыв рот.
— Мама… кто это? — прошептала она.
— Бомж, — ухмыльнулся Андрей. — Джеймс Бомж. Расслабьтесь, ребята, все в порядке. Я не такой страшный, как это может показаться.
— Я так и думал, что это Островский написал записку и подбросил под дверь… — жалобно промямлил Игнат. — Ну, чтобы мы пришли сюда. А он фартовый чувачок. Вдруг жена прочла бы первой и побежала бы в полицию?.. Или еще куда… Куда обычно бегают жены, когда их мужья получают записки от неизвестных?
— Начертанные твердым мужским почерком, — ухмыльнулся Борька. — Он прав: нас всех сразила одна и та же беспощадная мысль. К сожалению, нам не с чем было сравнить этот почерк, все улики канули в Лету вместе со школьными годами, дневниками и дурацкими записками… А сходить к твоей маме, попросить твое письмо и провести почерковедческую экспертизу мы постеснялись.
— У тебя есть жена? — спросил Андрей у Игната.
— Да, у Игната в жизни было две женщины, — встрепенулся Борька. — Жена до свадьбы, и она же — после. Две разные женщины. Но зовут их одинаково — Римма Казакова. Она училась в «Б» и уже с третьего класса стала мечтать, как бы затащить Игната под венец. Мечты сбываются…
— Но уже не надо, — сглотнула Галка и поморщилась: — Ой, мамочки… Андрюша, ты прости, мы такие пришибленные от неожиданности… Можно, я тебя обниму? Ничего, что я такая мокрая и неодетая?
Девушка обняла его, и защемило сердце, комок подался к горлу. Расслабились остальные, тоже полезли обниматься. Сразу поднялось настроение, прошла неуверенность. Старые друзья улыбались сначала с опаской, потом разошлись, расцвели…
— Определимся сразу, — проворчал Андрей, смахивая с глаза слезинку. — Я не блатной, не отмороженный, опасности для общества не представляю. Ну, посидел, вернулся, не на кол же посадили… Не убивал я людей из группы Менделя, поскольку в тот вечер находился в другом месте. Ментам подбросили улики, и они с радостью меня закрыли, чтобы долго не возиться. Не виновен я, понимаете? — он строго уставился на друзей. — Я понятия не имел, что Лариска изменяет мне с Артемом. А если бы и имел — это повод зверски убить шестерых? Я хочу разобраться, кто и зачем это сделал, прежде чем меня поймают и запихнут обратно.
— Черт, а ведь он действительно не убивал! — шумно выдохнул Игнат, полный уверенности.
— Между прочим, люди, у которых что-то здесь есть, — постучал по «котелку» Борька, — и к которым я отношу себя, всегда испытывали сомнения, что Андрюха убийца. Не в его это правилах. Твердой уверенности, конечно, не было… Можно вопрос, приятель? Тебя приговорили к отбытию пожизненного срока. Мы все это помним. Но вот же странно: ты стоишь перед нами, не в тюремной робе, без конвоя, и что-то нам подсказывает, что это не сон…