Дело сшили за считаные дни, отправили в суд. Он ничего не подписывал, стоял на своем. Потом жутко избили: четверо ворвались ночью в «сучью будку» — одиночную камеру в СИЗО, отделали так, что он два дня подняться не мог, мочился кровью. А лишь обрел способность двигаться — добро пожаловать в суд, настроенный жестко и принципиально, без вариантов, что объявил прокурор и адвокат. Жизнь закончилась, поэтому известие о пожизненном сроке он воспринял равнодушно. За шесть убийств по головке не гладят. Десять лет назад могли и шлепнуть, а теперь — «комфортные» условия на зоне особого режима…
Девять лет прошли как во сне. «Закатали в кичеван с дерева полированного» — как гласит блатная лирика. Встретили с распростертыми ногами, стиснул зубы, терпел. Не одному ему досталось. «Эти крутые будут всмятку», — сурово пошучивали надзиратели. Людей здесь не было, только номера, статьи. Суровый распорядок, малейшее отступление — наказание. Бегать только на цыпочках, голову не поднимать. Подать апелляцию невозможно, да и адвокат куда-то пропал. О пересмотре дела можно только мечтать, и какие основания — весь белый свет, за исключением мамы, убежден в твоей виновности. Жизнь на зоне планомерно доводит до самоубийства, а совершить его нет никакой возможности. Пресекут, накостыляют, снова будешь кровью мочиться. Он много читал, занимался спортом — насколько позволяли размеры клетушки. Обожал во время прогулки попадать под дождь — наслаждался, когда вода хлестала по лицу, возвращала ненадолго к жизни…
В начале текущего лета случились природные катаклизмы неодолимой силы. Зэкам не докладывали, но, похоже, разлились реки, впадающие в Амур. Разнесло дамбу, уровень воды поднялся выше некуда, готов был смыть зону. Приняли решение эвакуировать заключенных в другую колонию. И снова все как во сне… Вот их гонят по мосткам, злой конвой, рвутся с поводков овчарки. Два «столыпинских» вагона, прицепленных к маневровому тепловозу, душные отсеки, отделенные стальными перегородками. В каждом отсеке — пятеро. И один здесь явно не случайно, купил себе козырное местечко. Пытливые глазки махрового убийцы Жлобеня придирчиво ощупывают попутчиков. Небольшой состав несется к станции, колеса бьются о стыки рельсов. «Чо, терпила, — толкает Жлобень задремавшего Андрея, — под стук колес к тебе приходят сны, в натуре?» Тот распахивает глаза и начинает усердно им не верить. В мозолистой длани Жлобеня образуется зубило, он ползает по полу, отдирает проржавевший рифленый лист. Вскрывается отверстие, рваный люк. Здесь кто-то впопыхах, рискуя свободой, поработал автогеном. В прорехе мелькают шпалы, рельсы — состав несется с приличной скоростью… «Чо, братва, мочим копыта? — хрипит страдающий туберкулезом Жлобень. — Праздник сегодня на вашей улице — задаром такая лафа образовалась. Потом вернете должок, если свидимся. А ну, даем чаду, болезные, чтобы никого тут не осталось, я прослежу…» Зэки зачарованно пялятся в дыру — там не только свобода, но и смерть — перемелют же колеса в фарш. «Эх, жало бы сейчас замочить, — мечтает один. — Ну, так, чисто для храбрости». «Ага, в натуре, не помешало бы заложить под бороду», — вторит другой. «Жлобень, шухерно мне, порубит же… — трясется от страха трусливый зэк с погонялом Масяня. — В натуре, я лучше дальше мотать буду, зато живой…» «Рвань ты дохлая, Масяна, — брызжа слюной, ругается Жлобень, — дрефло ты вонючее… Я сказал, чтобы никого не осталось! Мне плевать, порубит вас, не порубит. Сам порублю, если кто сдрейфит…» И все со страхом таращатся на зубило в мозолистой длани прирожденного убийцы. «Демон ты жестокий, Жлобень, — резюмирует анемичный зэк с бельмом на глазу. — Думаешь, не спрыгну? Да пусть меня раздавит, лучше подохнуть на воле, чем дальше терпеть…» Жлобень перехватывает его в полете — в натуре, не так же буквально, братва. Через пару минут состав потянется в горку, скорость снизится, по крайней мере вдвое. Если повезет, можно четко уложиться в шпальную решетку, скрючиться на дне, и никакие муфты, тормозные шланги тебя не заденут. Масяня прыгает первым, остальные за ним, а Жлобень контролирует процесс и уходит последним…
Андрея неугомонно трясло. Единственный шанс, второго не будет! Но какой шанс? Один из сотни! Поезд действительно замедлил ход, но даже тридцать километров в час — жестокий риск… Рыдающего Масяню выталкивали всей толпой. За результатом не следили — на рельсы не намотается. «Живее! — поторапливал Жлобень, — горку проходим!» — «До встречи, братва, на футбольных полях, как говорится!» — проговорил белесый зэк и свалился в дыру. Третий обошелся без комментариев, нырнул, смертельно побледнев. Андрей уже и не помнил, как оказался в шпальной решетке. Спасибо маме-математику, научила считать и выдерживать временные интервалы. Секунда — разрыв между шпалами, еще секунда — другой. Как-то повис, подогнув ноги, прижал к себе колени и на счет «два» рухнул в яму…
Поезд промчался вдаль. Андрей не поверил своим глазам — остался жив! А на воле все было печально. Дождь хлестал без остановки. До леса — как до Нью-Йорка. Он кинулся вперед по шпалам, нарвался на Жлобеня с раздавленной башкой — удачно бывалый зэк сходил в побег! Впереди поселок — не вариант. Он повернул обратно, видел, как двое в пелене дождя съезжают с насыпи — выходит, есть живые (ровно сутки сидельцы побегают, и снова в «дядин дом»)! Чуть дальше Масяня — закрутило-таки горемыку вокруг рельса. А еще дальше — переезд, шлагбаум еще не открыли, скопились машины, и у водителей развлечение — наблюдать, как беглые зэки играют в русскую рулетку. Он заметался, покатился с насыпи, помчался к кустам. Те двое уже пропали, да и ладно, не нужна ему компания. Лесов в Сибири хватает, а лес для него — дом родной…
Он очнулся после полудня, открыл глаза, злобно посмотрел по сторонам. В землянку просачивался тусклый свет. Все спокойно. Покачал головой, изучив стрелки старенького циферблата, — для злобного лешего он слишком долго спит. Андрей выполз на поверхность, огляделся. Солнечный день был в разгаре, но птицы не пели. Затем вернулся обратно в свою берлогу. Пожевал краюху черствого хлеба, бессмысленно глядя в земляную стену, запивая ее водой из пластиковой бутыли. Насытившись, глянул в огрызок зеркала — Бармалей какой-то. Сбывается детская мечта: три дня не умываться. Настало время приводить себя в порядок. Он скинул провонявший «макинтош», забрал вещмешок и, мурлыча под нос «А чукча в чуме ждет розетку», потащился из землянки. Неподалеку протекал ручей. Он снял с себя все и несколько минут с наслаждением плескался, игнорируя холодную воду и снующих по радиусу кровопийц. Бармалей превращался в приличного человека — плечистого, немного загорелого, с развитой мускулатурой. Под правой лопаткой красовался зарубцевавшийся шрам. Завершив помывку, он вытерся полотенцем из «вафельки», отыскал в мешке опасную бритву. Щетина поддавалась неохотно, он порезался, но справился. Перевоплощение проходило успешно. Андрей извлек из мешка черные джинсы, немаркую рубаху, серую толстовку с капюшоном. В качестве заключительного аккорда вымыл кирзачи и торжественно извлек чистые носки из тонкой шерсти. Последние. Фигура в зазеркалье Андрея устроила. Бомж-лесовик превратился в спортивного, относительно молодого человека со скуластым лицом и запавшими глазами. Он помолодел на целую эпоху. Осталось причесаться, но это можно и потом. «Макинтош» он сунул в землянку — пригодится. Зловонные обноски закопал под деревом.