— Знаю, дорогая, я не идиот! Пойдем скорее наверх… — поторопил Бурмистров.
Вдруг обоим что-то послышалось, они вздрогнули. Словно половица скрипнула наверху. Мужчина замер, мурашки поползли по коже. Женщина нахмурилась. Они усердно вслушивались, но звук не повторялся.
— Ты дверь закрыл на замок? — шепнула женщина.
— Конечно! Это как рефлекс. Там кто-то есть, вот черт… А пистолет наверху, в спальне.
— Никого там нет, расслабься. Просто старый дом иногда издает неприятные звуки. Пойдем, что ты застыл как соляной столб? Сегодня нам точно нечего бояться. Пойдем же, не заставляй меня усомниться в твоей главенствующей роли.
Но ей тоже становилось не по себе. Не было в их практике такого случая, чтобы дом (отнюдь не старый) издавал неприятные звуки. Оба вооружились, прежде чем выйти из подвала. Павел Николаевич — саперной лопаткой, извлеченной из тесной кладовки (этим шанцевым инструментом он рыл могилку очаровательной Анечке), Надежда Ильинична схватила кусачки с полуметровыми ручками. Вкрадчиво ступая, сжимая оружие, они вышли из подвала. Над разделочной плитой на кухонной зоне расплывались электрические пятна, озаряли первый этаж. Они обливались потом. Женщина прижалась к косяку, мужчина метнулся за огромный холодильник, который в прошлом месяце ему доставили контейнером из Красноярска. Кажется, никого… Он бросился к входной двери, убедился, что она заперта, перевел дыхание. Вот ведь жизнь, приходится бояться каждого шороха!
— На это я, собственно, и намекала, — усмехнулась Надежда Ильинична.
Она оторвалась от косяка, шагнула к мужчине. Он тоже двинулся к ней. Гормоны бросились в бой! Для поддержания либидо и тонуса он должен был время от времени прибегать к «услугам» малых деток, но только не сегодня. У страха не только глаза велики! Однако двое не встретились. Мужчина простирал загребущие длани к своей похотливой ведьме, как вдруг погасли лампы над разделочной плитой. Через тумбу что-то перемахнуло. Между женщиной и мужчиной возник барьер. Повеяло чем-то неприятным, тяжелым, лесным. Ахнула Надежда Ильинична. Павел Николаевич взревел от бешенства, бросился вперед с занесенной лопаткой, рубанул со всей силы. И во что-то попал до синевы отточенной гранью. Захрипела Надежда Ильинична, взялась за голову. Выпали кусачки, но вряд ли она почувствовала боль в сломанном мизинце на ноге. Женщина упала. А ошалевшего Павла Николаевича схватили за шиворот, куда-то швырнули. Он заблеял, как баран, боль в плечевой кости была ужасной. Злоумышленник не дал ему подняться. Он нашел применение плетеному столику из ротанга, схватил за ножку, стряхнув с него горшок с растением, занес над головой и хорошенько двинул по горбине. Павел Николаевич стал давиться рвотой, пополз по полу, безвольно волоча ноги.
— Сочувствую, господин Бурмистров, — глухо пробормотал истязатель. — Это так несправедливо, когда получаешь по заслугам! — Он схватил за шиворот полуобморочное тело, оторвал от пола и снова бросил. Сплюнул с отвращением: — Тьфу, прикасаться противно…
Анонимный звонок в управление внутренних дел поступил в три часа ночи. Звонили с номера, зарегистрированного на Павла Николаевича. Механический голос сообщил, что если полиция все еще заинтересована в поимке маньяка, то почему бы ей не подъехать по указанному адресу в Вешняках? Телефон пробили мигом, и в Вешняки, отделенные от Выжинска сосновым бором, устремились два патрульных экипажа. Ворота были нараспашку, двери открыты. На первом этаже царил кровавый бардак. Блюстители порядка растеклись по дому, ворвались в подвал, двери которого были гостеприимно раскрыты. Проникли в дальнее помещение. И оторопели. Ничего подобного в замшелом сибирском городке они не видели. На кроватках съежились две маленькие исхудавшие девочки, хлопали глазенками. Звякали цепочки, приковавшие их к кроватям. Их решили не развязывать — сбегут, и снова будут неприятности. Пусть потерпят несколько минут. Один из блюстителей порядка доставил из смежного бокса два массивных старых кресла, к которым и привязал маньяков. Позднее выяснилось, что все эти действия производились при символическом освещении — девочки не видели лица фигуранта. Он не вымолвил ни слова, только тень сновала перед глазами. Женщина еще дышала, на лбу красовался роскошный рубец. Голова была залита кровью. Напротив восседал Павел Николаевич. Лица у него не было — его заменил распухший синяк. Он вяло шевелил головой, губы бормотали что-то бессвязное.
Полицейские лишились дара речи. Особых комментариев к зрелищу вроде бы не требовалось. Но переваривать пришлось долго.
— Освободите меня! — обретя зрение, промямлил Павел Николаевич. — На нас напали, это разбой… — Он покосился на своих маленьких жертв, которые съежились и затаили дыхание. — Я не знаю, кто это! — испуганно взвизгнул Бурмистров. — Я впервые их вижу! Нам их подбросили! Это подстава! Развяжите меня, кретины! Чего вы стоите?
Один из патрульных бросился его развязывать, но второй засомневался:
— Постой, Никита! — Он неуверенно сглотнул. — Давай начальству сообщим.
— Но это же Бурмистров, — растерялся первый. — Он типа зама у Василия Мироновича…
— Да, я заместитель Василия Мироновича! — попытался повысить голос Бурмистров. — Немедленно меня развяжите!
— Не развязывайте его, дяденьки, пожалуйста! — жалобно захныкала девочка. — Он плохой, он делал нам больно…
— Вероника, душечка, что же ты такое говоришь? Я же к тебе со всей лаской… — взревел Бурмистров — и осекся, начал багроветь. — Нет, постойте, я не это имел в виду! Я не знаю, кто нам подбросил этих маленьких паршивок! Это провокация!
— Павлуша, какой же ты кретин… — еле прошептала Надежда Ильинична и мелко затряслась — то ли плакала, то ли смеялась.
— Ух, е… — почесал ершистую макушку патрульный. — Не, Димон, в натуре, надо начальство вызывать, нам это не по мозгам…
Событие действительно экстраординарное. Через полчаса в Вешняки примчались опергруппа, медики, эксперты. Две маленькие крошки — запуганные, истощенные, морально травмированные на всю оставшуюся жизнь — отзывались на имена Вероника Тюрина и Лиза Рябушкина, то есть входили в список пропавших. Уже позвонили их родителям — сообщить эту радостную новость. Примчался майор Волынский с округленными глазами. Почтил своим присутствием местный царь и бог Дорохов Василий Миронович, глава районной администрации, тяжеловатый, со щеточкой усов и квадратной челюстью. Он спустился в подвал, застегивая на ходу рубашку, торчащую из-под пиджака, поиграл желваками, задумчиво уставился в никуда. Оценил обстановку (девочек уже забрали люди с носилками, а виновники торжества остались) и злобно вперился в Волынского.
— Уж извиняй, Мироныч, что так случилось, — усмехнулся тот. — Ты сам этого гада под боком пригрел.
— Ну что ты, Валентинович, я совсем на тебя не сержусь, — процедил сквозь зубы Дорохов и неприязненно уставился на привязанного к креслу заместителя. Тот начал злобно материться. Сначала приглушенно, потом громко, очень выразительно и артистично.
— Поздно, Мироныч, не лезь в пузырь, — перебил Волынский. — Давай думать, как выбираться из дерьма. Хотя какие тут варианты?