На глазах Мэри выступили слезы. Королева Екатерина тоже чуть не расплакалась от радости, глядя на сестер.
— Да, — великодушно ответил король, — но только после Эдварда и его наследников. Потом, Мэри, будешь ты и твои наследники, а за тобой настанет черед Элизабет.
— И мои наследники, сир? — спросила Элизабет.
— Разумеется. Но ходят слухи, юная Бесси, будто ты не собираешься выходить замуж, так что, скорее всего, наследников у тебя не будет, — подмигнул ей король.
— Совершенно верно, сэр, — со всей серьезностью сказала Элизабет.
В последнее время она много думала о замужестве, зная, что ей осталось полтора года до брачного возраста, а еще больше ее тревожили мысли про корешок и щелочку. Ей до сих пор казалось, что супружество не дает никаких преимуществ, доставляя лишь хлопоты.
— Гм, — пробормотал Генрих, теребя бороду. — Придет время — увидим.
Он думал, что однажды, и довольно скоро, пробуждающееся очарование Элизабет покорит сердца многих мужчин. Она уже неплохо кокетничала, как некогда Анна, будь она проклята. Анна… Тогда он был молод, в полном расцвете сил — и она его отвергла. Столько потраченных впустую лет… Король тряхнул головой. Теперь он женат на Кейт, и об Анне следует забыть. Он пытался сделать это уже многие годы. От его хорошего настроения не осталось и следа.
Королева и архиепископ с трудом скрывали улыбку. Мэри переваривала новость, не осмеливаясь задать мучивший ее вопрос.
— Сир, — наконец решилась она, заговорив дрогнувшим голосом, — значит ли это, что ваше величество намерено объявить нас законнорожденными?
— Увы, не могу, дочь моя, — ответил король, — ибо я никогда не был по-настоящему женат на твоей матери, как и на матери Элизабет, что может подтвердить присутствующий здесь его светлость архиепископ Кентерберийский.
Кранмер быстро поднялся:
— Да, это так, ваши высочества. Брак с покойной вдовствующей принцессой явно запрещался Писанием — Левит, глава восьмая, стих…
— Да-да, мы знаем, — вмешался король.
— Что касается матери леди Элизабет, — поспешно продолжал Кранмер, — имело место кровосмешение, вызванное предшествовавшими… гм… отношениями его величества с ее сестрой.
— Именно, — в замешательстве прервал его Генрих. — Так что, дочери мои, вы должны меня понять.
— Да, сир, — с несчастным видом хором ответили сестры, однако во взгляде Элизабет мелькнул вопрос.
— Прошу прощения, сэр, — невинно молвила она. — Я думала, меня объявили незаконнорожденной, потому что мою мать, королеву Анну, казнили за измену.
Мэри судорожно вздохнула. На лице Екатерины отразился страх. Кранмер выглядел так, будто ему вдруг захотелось оказаться подальше отсюда. Никто за восемь долгих лет не осмеливался упоминать имя Анны Болейн в присутствии короля, не говоря уже о ее казни.
Генрих вперил в младшую дочь стальной взгляд:
— В самом деле, Элизабет? Никто не объяснял тебе по-другому?
— Нет, сэр.
— Что ж, кое-кто оказался весьма нерадив, — мрачно заметил король. — Тебе следовало знать, что мой союз с твоей матерью не был истинным супружеством. Его расторгли до ее смерти. Поэтому тебя и объявили низкорожденной.
— Но если бы, сэр, моя мать не совершила измены, то вы бы наверняка остались на ней женаты? — с недетской проницательностью спросила Элизабет.
Она знала, что рискует, но намеревалась выяснить все до конца — ради матери и той несправедливости, которая, по мнению девочки, над ней свершилась. И отец по-своему ответил на ее вопрос.
— Хватит! — Генрих ударил кулаком по столу так, что все подпрыгнули. — Твоя мать — предательница! — прорычал он. — Она изменила мне с пятью мужчинами, в том числе с собственным братом, слышишь? И она замышляла меня убить! Ты бы на моем месте с ней осталась?
— Сэр, — вмешалась королева, нервно дергая его за рукав, — девочка расстроена…
Из глаз Элизабет брызнули слезы.
— Неудивительно, — рявкнул он, — если у нее такая мать!
— Она была не такая! — забыв о всякой осторожности, крикнула Элизабет.
Генрих перестал бушевать и уставился на нее. Мэри вдруг встала, присела в реверансе и, почти рыдая, выбежала прочь. Архиепископ молитвенно сложил руки, склонив голову. Екатерина с тревогой смотрела на Элизабет. Лицо девочки побледнело, щеки были мокрыми от слез.
— Что ты сказала? — угрожающе переспросил король.
— Сэр, я знаю, что моя мать ни в чем не виновата, — запинаясь, пробормотала Элизабет.
— И кто тебе это сказал?
— Я слышала от некоторых… слуг… фрейлин… — солгала Элизабет, отчаянно надеясь, что отец не догадается про Кэт.
— Значит, ты слышала ложь! — решительно пролаял король.
Взгляд его голубых глаз похолодел, но Элизабет уже не могла остановиться, и у нее вышло достаточно дипломатично.
— Я слышала, сэр, будто мастер Кромвель воспользовался случаем, чтобы от нее избавиться, и он так ловко все подстроил, что вы в это поверили.
— Полная чушь! — рыкнул Генрих. — Я что, марионетка, чтобы мною играли? Эта женщина согрешила. Не забывай, я прекрасно ее знал.
— Не верю! Она не виновата! — расплакалась Элизабет, заливаясь слезами.
Екатерина хотела к ней подойти, но король удержал девушку, положив тяжелую руку на плечо.
— В таком случае можешь считать как угодно, — зловеще объявил он. — За твою дерзость я изгоняю тебя из дворца. Завтра ты уедешь в Хэтфилд с госпожой Чампернаун и не вернешься, пока не осознаешь истину. Понятно тебе?
Элизабет отчаянно рыдала, содрогаясь всем телом.
— Слышишь меня? — прогремел отец.
— Да, сэр, — пробормотала девочка.
— А теперь вон отсюда! — приказал он.
Она выбежала за дверь.
— Милорд, — отважилась Екатерина, сидевшая с королем у камина в спальне, — прошу меня простить, но могу ли я вступиться за леди Элизабет?
Генрих заворчал, сверкая глазами. Он до сих пор гневался и объявил об окончании ужина, едва Элизабет ушла. Архиепископ благодарно распрощался с ним, а королева попыталась успокоить нервы, выпив большой кубок рейнского. Король молча потягивал вино, задумчиво уставившись на плясавшее в камине пламя.
— Не представляю, Кейт, чем ты ее оправдаешь, — пропыхтел он. — Она осмелилась мне перечить, оспаривая мое справедливое решение.
— Сир, могу я быть с вами откровенной? — умоляюще спросила Екатерина.
— Ну? — вскинулся король, обнаруживая детское нетерпение. — Говори.
Екатерина глубоко вздохнула:
— Она еще ребенок, сир, и ей наверняка тяжело смириться с судьбой матери. Она наслушалась сплетен от слуг и приняла их за правду. Нельзя винить ее в том, что ей хочется верить в лучшее.