Дворец Уайтхолл, 11 февраля 1554 года.
Сегодня ночью во дворце так тихо, как будто весь мир затаил дыхание в ожидании утра. Я лежу без сна, пытаясь унять беспорядок в мыслях. Посылать Джейн на смерть противоречит всем моим убеждениям. Когда бы я могла даровать ей помилование, я бы это сделала. Но, боюсь, на карту поставлено слишком многое: уважение моих советников, которые подозревают во мне женскую нерешительность в деле наказания изменников; презрение Ренара, который никогда больше не поверит моему слову; повиновение моих подданных, которые могут снова пуститься во все тяжкие, если я не продемонстрирую им свою власть; и, превыше всего, мой брак с принцем Филиппом, которого я желаю всей душой и сердцем и который принесет Англии так много преимуществ.
Оказывается, быть королевой — нелегко. Уже не в первый раз мне приходится жалеть, что я королева, а не мать большого семейства где-нибудь в деревне.
Но в мечтах мало проку. Я должна встать на колени и молить Господа совершить для меня еще одно чудо — обратить наконец Джейн в истинную веру. Тогда я смогу помиловать ее, и с великой радостью, ибо, приняв католичество, она перестанет быть символом для моих врагов.
Доктор Фекенэм получил мои указания.
Тауэр, Лондон, 11 февраля 1554 года.
Я сижу в ночной сорочке в своей тауэрской спальне и пишу завещание:
Пусть суд вершится над моим телом, но душа моя обретет милость Божию. Пусть смерть причинит боль моему телу за грехи его, но душа моя останется чиста перед Господом. Если мои грехи заслуживают наказания, то оправданием их отчасти могут служить моя молодость и доверчивость. Бог и потомки будут ко мне более благосклонны.
Устало откладываю перо. Вокруг стоит мертвая тишина. Я ложусь в постель, ожидая, что пролежу без сна несколько часов, как это было со мной в последние ночи. Для чего мне спать? Ведь после завтрашнего я буду спать вечно.
Мои пожитки, упакованные и перевязанные, сложены в углу у стола. Миссис Эллен знает имена тех, кому она должна их раздать, она обещала в точности все исполнить. Одежда на завтра да молитвенник — вот и все, что осталось от моего земного имущества.
Как странно думать, что всего через девять часов я покину этот мир и перестану существовать. Так скоро. Я не могу больше лежать. Я должна использовать эти последние часы для молитвы. Потом я буду отдыхать целую вечность.
Тауэр, Лондон, 12 февраля 1554 года.
Я засыпаю за молитвой, но не надолго. Рассвет только занимается, когда я просыпаюсь — с затекшими членами, туманом в голове и предчувствием беды. Это быстро проходит, под напором мрачной действительности. До казни осталось менее четырех часов. Сознавать, что смерть столь близка, ужасно. Все кажется нереальным, как во сне.
Приходит миссис Эллен, с осунувшимся от горя и усталости лицом. Ясно, что она тоже не спала. Мы тихо желаем друг другу доброго утра, зная, что ничего доброго в этом утре нет. Затем, дрожащими пальцами, миссис Эллен облачает меня в батистовую сорочку, помогает надеть нижнее платье с низким квадратным вырезом, а сверху еще бархатную накидку с высоким воротником — так я была одета на суде. Затем она заплетает мне волосы в косы и укладывает их в высокую прическу, прежде чем надеть черную вуаль и капор.
Мы вместе становимся на колени и молимся.
Нежданный стук в дверь возвещает о приходе сэра Джона Бриджиса. Я в смятении: еще нет и семи. Ведь еще слишком рано?
Сэр Джон входит со смущенным видом:
— Сударыня, я сожалею, но королева своим приказом повелела группе матрон подвергнуть вас осмотру, дабы убедиться, что вы не беременны. Если это так, то вам будет сохранена жизнь, поскольку ее величество не может дать разрешения на убийство невинного дитя.
Я гляжу на него в изумлении:
— Сэр Джон, последний раз я встречалась с мужем в ноябре, да и то на людях. Я знаю, что я не беременна.
— Простите, но приказы королевы нужно выполнять. Если обнаружится хоть какая-то вероятность беременности, вас пощадят. Ее величество предоставляет вам последний шанс.
— Что ж, тогда я подчинюсь, — удрученно говорю я. — Но это будет напрасной тратой времени.
Я лежу на кровати, подняв юбки и раздвинув ноги, не в силах поверить, что напоследок, чуть ли не в час моей смерти, меня еще подвергают такому унижению. Вокруг стоят четыре серьезные и вежливые матроны, все бывалые матери и бабушки. Они осторожно ощупывают меня внутри и надавливают на живот. Они задают мне вопросы. Когда я последний раз делила постель с мужем? Когда были последние месячные? Мягкие ли у меня груди? Они добры ко мне и знают свое дело, но сейчас для меня все это совершенно лишнее, и, как я и предсказывала, напрасное. Я не беременна.
Одернув юбки и приведя себя в порядок, прошу позвать коменданта.
— Гилфорда уже взяли?
— Нет, сударыня, но скоро возьмут.
Я занимаю свое место у окна, как обещала, и вскоре вижу, как какие-то люди выходят из Бичем-тауэр. Это ведут под стражей Гилфорда. С залитым слезами лицом, он смотрит на меня и поднимает руку в прощальном приветствии. Я отвечаю ему печальной улыбкой.
— Иди с Богом, — беззвучно произношу я. Не знаю, понимает он или нет, но, кажется, пытается держаться. Возле Белого Тауэра его ждет компания молодых людей, среди которых я узнаю нескольких его приятелей. Совсем недавно он кутил с ними в лондонских тавернах, беззаботный зеленый юнец, желающий показать себя мужчиной. Теперь они пришли поддержать его в последний час. Я смотрю вслед печальной маленькой процессии, которая двигается в сторону Тауэр-хилл и скрывается из виду. Внутренне я молю Господа придать Гилфорду мужества и умереть достойно.
Затем заставляю себя перевести взгляд на эшафот на Тауэр-грин. Он покрыт черной материей и усыпан соломой, но плахи на нем не видно. На лужайке пока безлюдно. Сэр Джон говорил мне, что моя казнь пройдет тихо и присутствовать будут только приглашенные, число которых строго ограничено. Сейчас они, наверное, на Тауэр-хилл, наблюдают за казнью Гилфорда, думаю я. А когда там все закончится — я молю, чтобы это было скорее, — настанет и моя очередь. Ожидание становится невыносимым.
Вдруг появляются два человека, спешно направляющиеся в сторону Тауэр-грин. На них черные бархатные мантии, длинные белые передники и черные маски с щелями для глаз. Тот, что впереди, несет топор. Я знаю, что это палач и мой час пробил.
Мои глаза расширяются от ужаса — я вижу, как тащат обратно повозку, на которой лежит тело Гилфорда. Я вижу его торс, обернутый в окровавленную материю, и рядом с ним круглый предмет, обмотанный тряпкой в красных пятнах. Когда повозка проезжает, я не могу сдержать слез. Он был пустой юнец, но было в нем и что-то хорошее, и он не заслужил этого.
— Ах, Гилфорд, Гилфорд, — всхлипываю я. — О, горечь смерти!